Главная страница.

Завершинская Н. От рационалистической иллюзии к новому ценностному измерению гендерного субъекта

В условиях «великого эпистемологического беспорядка» (Дж. Скотт), переживаемого социогуманитарным знанием на рубеже XX-XXI веков, возникает потребность в переосмыслении накопленного человечеством багажа социокультурных проблем. Одна из таких проблем касается кризиса базисных оснований самосознания современного человека и связана с проблематизацией существовавшей веками в неизменном виде системы половой дифференциации. Отсюда такое пристальное внимание в современных феминистских исследованиях уделяется гендерным образам и их деконструкции, преодолению рационалистических иллюзий и конструированию нового гендерного субъекта в соответствии с принципиально иными ценностными установками.
Феминисткие проекты, исследующие стереотипы репрезентации мужчин и женщин в массовой культуре, представлены тремя основными моделями интерпретации: миметической, или отражательной, интенциональной и конструктивистской, включающей семиотический и дискурсивный подходы. Ранние модели (70-е годы) несут на себе печать наивной позитивисткой веры феминистской теории в прозрачность социальной действительности, где масс-медиа отводится роль зеркала, которое должно показать социальные отношения полов реалистически. Для этих моделей несвойственна, как отмечает А. Усманова, проблематизация гендера как такового, здесь речь шла лишь о неравенстве в репрезентации, а не о сложных процессах производства и потребления культурных репрезентаций. Для более поздних моделей, в частности для конструктивистской, характерен переход к изучению смыслопорождающих механизмов гендерной репрезентации в массовой культуре. Порвав с реалистической парадигмой, представители конструкционистских моделей интерпретации концептуализировали гендерную проблематику. Оказалось, как заключает А.Усманова, вне репрезентаций вообще невозможно определить, что такое женщина.
Акцент на сконструированности и порожденности гендерных образов способствовал становлению деконструктивистского анализа текстов СМИ.
В настоящее время широкое теоретическое течение деконструкции представлено двумя своими главными направлениями: литературной деконструкцией и социальной деконструкцией. Традиции литературной деконструкции восходят к структурной лингвистике Ф. де Соссюра и семантической философии Ж.Деррида. Литературная деконструкция отталкивается от принципиальной установки Ж.Деррида, что нет ничего имеющего смысл за пределами наших текстов. «…Если имеется смысл, - заявляет Ж.Деррида, - значит, уже не существует ничего, кроме знаков. Мы мыслим только посредством знаков». Поэтому литературная деконструкция направляет свои усилия на анализ литературных текстов, хотя ее влияние не ограничивается лишь областью литературы и распространяется, в том числе, и на феминистские исследования социальных практик.
Цель деконструкции – «разрушение книги» (Ж.Деррида), а вместе с ней теологии и логоцентризма, глубоко чуждых смыслу письма, и тем самым обнажение поверхности текста. Низвергая идею книги, сотрясая «отно-теологию и метафизику наличия», Ж.Деррида предвещает конец линейной модели мышления. Линейность у него раскрывается через линейные схемы развертывания наличия, через сведение конечного наличия к изначальному наличию – при движении по прямой линии или же по кругу, через истолкование знаков, вообще текста как знаковой ткани как чего-то вторичного, чему предшествуют истина или смысл, уже созданные логосом или в стихии логоса. Линейная модель мышления догматична, порождает рационалистические иллюзии о приоритете сознательного над бессознательным, духа над телом, мужчины над женщиной. Как следствие этого, господство в эпоху метафизики установок фаллологоцентристского сознания. Хотя «линия», по словам Деррида, - лишь одна из моделей, но она стала (и осталась) образцом выше всякой критики. Она сформировала целую историческую эпоху, поскольку оказалась структурно соотнесенной с возможностями экономики, техники и идеологии.
«То, что ныне требует осмысления, по утверждению Деррида, уже не может быть линейной записью, внесенной в книгу: в противном случае мы уподобимся тем, кто преподает современную математику с помощью конторских счетов». Деррида возвещает начало нелинейного письма, чтобы прочесть все прежде написанное – но уже в другой организации пространства. Деконструктивистская критика должна разрушить традиционные стереотипы мышления. Представляя собой бесконечный процесс становления, деконструкция исключает подведение какого-либо итога, обобщение некоего универсального смысла, утверждение некоего имперского, имперсонального метадискурса. Являясь «многоразмерной символической мыслью» (Ж.Деррида), она утверждает плюрализм различных типов мышления, позволяет обнаружить в тексте множественность смысловых контекстов и разветвленную сеть возможных смысловых ходов, открывает бесконечную возможность смещений, замещений и дополнений привычных стереотипов культуры. «Было бы неверно считать деконструкция негативным или разрушительным течением в современной философской, в том числе феминистской, методологии», - считает И.Жеребкина. «Напротив, на более глубоком уровне работы с культурой деконструкция предлагает для нее щадящий режим анализа, оставляя за феноменами культуры право на множественность и бесконечность репрезентаций, так же как и на множественность текстуальных реализаций». Не случайно идеи литературной деконструкции ныне активно используются при гендерном анализе текстов современного искусства, кинематографа и СМИ. Правда, как подчеркивает Р. Михаловски, «в области социологического анализа, следующего традиции литературной деконструкции, литературный текст заменяется социальным/поведенческим текстом». Вместе с тем отношение феминистских кругов к деконструкции как критической практике весьма неоднозначно. Принимая идею деконструкции и признавая ее ценность как «самокритики патриархата» , феминистская теория критикует Деррида и его последователей постмодернистов за «волюнтаристский подход к гендерной идентичности (почти как если бы ее выбирали по доброй воле)». Получается, если следовать логике Деррида, то, например, демонстрируемые масс-медиа экранные образы женщин в рекламных роликах с их неестественной увлеченностью рутинным домашним трудом, их маниакальной одержимостью по поддержанию чистоты, их самоотверженной борьбой с микробами, угрожающими семье, нешуточное соперничество друг с другом как отстирать чище, приготовить вкуснее, обслужить лучше – репрезентация добровольного выбора женщин. В то время как здесь налицо присутствует, по словам А.Синельникова, маскулинный дискурс, благодаря которому вся эта «замкнутая на себе» женская активность наделяется особым значением и получает единственное оправдание. Насилие, таким образом, рождается в репрезентации, а репрезентация насилия неразрывно связана с понятием гендера. Неслучаен в этом контексте вывод феминистских теоретиков о том, «что женский вопрос, в том виде, в каком его задают Ницше и Деррида, «является их вопросом, не нашим»». Поскольку гендер определяет предел деконструкции для субъектов женского пола, постольку главной целью феминистских исследований должна стать не критика феминности как культурно сконструированного объекта мужского желания, а анализ различного производства референций и значения; не документирование стереотипных репрезентаций женщин, а раскрытие множественности значений женских субъектов, даже если при этом нужно шагнуть в зазеркалье (Т. де Лауретис).
Другая форма деконструкции – социальная деконструкция (термин Р. Михаловски). Традиции социальной деконструкции связаны с постструктуралистскими работами М.Фуко, а также трудами Ж.Батая и М. Бахтина. «Задача социальной деконструкции, как ее формулирует Р.Михаловски, - показать современные и исторические социальные тексты в свете того, «что они не значат» (Гордон), то есть прочитать их в свете чего-то, отличного от здравого смысла». В отличие от литературной социальная деконструкция исторически интерпретирует смыслы и значения, признавая, что специфические репрезентативные практики возникают и исчезают вместе с историческими эпохами. При этом ее интересуют телесные репрезентативные практики, поэтому она исследует социальные поведенческие тексты (устойчивые социальные ритуалы), понимая под социальным вслед за М. Фуко поле сил, сеть практик и дискурсов, предполагающих отношения власти. Такой подход позволяет обнаружить властные стратегии, вписанные в тела людей, и понять властные технологии, дисциплинирующие их и навязывающие им нормативный тип поведения. Проникая в тело социума в виде сети дискурсов, она одновременно производит формы знания и формы субъективности.
Социальная деконструкция, предпринимая попытки раскрыть властные практики производства субъективности, концептуализация которых так блестяще была осуществлена в трудах М. Фуко, исследует так же, как и М.Фуко и маргинального субъекта: безумных, преступников, женщин. Поэтому идеи социальной деконструкции оказались весьма привлекательны для феминистской теории и имели на нее несомненное влияние. В то же время феминистские исследования подвергли более обстоятельной деконструктивистской критике технологию власти, производящую гендерное неравенство в современном обществе. Как утверждает Т. де Лауретис, «несмотря на то, что …работа Фуко проливает свет на механику власти в социальных отношениях, критическая значимость его работы ограничена равнодушием к тому, что после него мы могли бы назвать «технологией гендера» - к техникам и дискурсивным стратегиям, при помощи которых конструируется гендер и, следовательно, как я утверждаю, ген(д)ерируется насилие».
Феминистские исследования, ориентированные на традиции социальной деконструкции визуальной культуры, расширяют предметную область своей критики за пределы текста (текста фильма, рекламного ролика, музыкального клипа и т.д.) и концентрируются на анализе взаимовлияний текста и контекста социальных, экономических, политических и культурных условий производства визуальной продукции, ее распространения и восприятия. При этом в поле их исследовательского интереса попадает вопрос о том, как отношение к повседневности приватного пространства (и, соответственно, к женщине) отражается в иерархии телевизионных жанров, в содержании передач и даже в самом подходе к телевизионному программированию. Не обойдены вниманием в настоящее время и зрительские аудитории. Хотя, как подчеркивают феминистские теоретики Ловел, Вальковиц, Андермахр, пока еще сохраняется дефицит исследовательских проектов, сделанных в этом контексте. А это значит, что политический анализ «значимых отсутствий и пропусков, детерминирующих эффектов языка и способности знаков выходить все-таки за пределы тех позиций, которые им предписываются властными инстанциями», все еще остается актуальным. Будем надеяться, что феминистская деконструкция исторического понятия «Женщины» поможет создать новые условия для становления женского субъекта и утвердить новую символическую систему культуры.

Завершинская Н. От рационалистической иллюзии к новому ценностному измерению гендерного субъекта // Бренное и вечное: прошлое в настоящем и будущем философии и культуры. Материалы Всероссийской научной конференции, посвященной 10-летию Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого. 27-29 октября 2003г. – Великий Новгород, 2003, с. 87-92