Главная страница.

Кардинская С. Национальный характер» как мифологический конструкт, проблема этнической традиции удмуртов

Анализ подходов к определению способов существования этничности обнаруживает нерешенность проблем этничности и этнической традиции. В этой связи, оказывается необходимой теоретическая позиция, способствующая разрешению противоречий между субъективным и объективным подходами к этнической проблематике, а также обнаруживающая способы преодоления таких оппозиционных концептов как идентичность/идеология, актор/структура, микро/макро и др, препятствующих рассмотрению этнической реальности как самоконструирующейся целостности. Исследование этничности посредством оппозиционных понятий неизбежно приводит к обнаружению «разрыва» между двумя противостоящим сферами реальности, выявлению трансцендентального основания, конституирующего эти сферы, как правило, являющегося структурой власти. Поскольку мышление оппозициями оказывается неэффективным для исследования этнической реальности, следует обратиться к такой концепции, которая бы теоретически обосновывала возможность конструирования этноса как целого. Попытка преодоления оппозиционного мышления обозначена теорией структурации Э.Гидденса, рассматривающего процесс структурирования «акции» (действия) в качестве действия структурирования.
Э.Гидденс отличает деятельность от «поведения», определенного концепциями Т.Парсонса и Э.Дюркгейма в качестве обусловленного объективными нормами и являющегося результатом интернализации ценностей. В своей концепции деятельности, Э.Гидденс основывается на теориях «понимания» Дж.Мида, Л.Витгенштейна, М.Хайдеггера, Г.Гадамера, М.Вебера, В.Дильтея, обнаруживающих социальные структуры, имеющие языковой характер, или социальный характер языка.
Отношение структурации, или структурирующей деятельности является коммуникативным, или языковым отношением, предполагающим производство смысла. Такая коммуникация оказывается возможной, поскольку существует «обоюдное знание», обнаруживающее основание взаимодействия «я - другой» в реальности социума. Действие «я», как и действие «другого» рассматриваются актором как «само-собой-разумеющиеся», несомненные, адекватные, а значит, имеющие так называемый «здравый смысл». Последний включает «веши, известные каждому», предполагая существование некой «всеобщей» реальности, в которой «каждый» социально компетентен. Деятельность «каждого» (актора) соотносится с этой «всеобщей» реальностью, или действительностью, она становится «всеобщей», целостной деятельностью. Эта деятельность универсальна, следовательно, не ограничена какими-либо рамками, то есть не структурирована. О такой деятельности невозможно ничего сказать, кроме того, что она «есть», и, таким образом, совпадает со всей действительностью, или универсумом.
Э.Гидденс обозначает действие как непрерывный поток «переживаемого опыта», неопределенность, некий «чистый» акт. Деятельность, с точки зрения Э.Гидденса, оказывается потоком действительных или умозрительных каузальных вторжений существ в текущий процесс событий-в-мире. Такое действие является случайным, возможным (оно «могло бы быть и другим»), непредсказуемым с позиции какого-либо будущего. Действие есть неразличенность.
Однако действие обозначает себя как действующий, актор. Такое обозначение действия происходит определенным способом, с помощью специфического знака и является категоризацией. Действующий входит в смысловые рамки социума посредством закрепления в структурах языка. Последнее предполагает саморазличение действия на акт и его основание. «Спросить об основаниях того или иного акта - значит рассечь концептуально поток действия» . Таким образом, точка действующего оказывается точкой саморазличения действия на основание (причину) и действие (следствие).
Основания действия принципы, на которые опирается действие и которые действующий «имеет в виду». «Принцип действия» является конструктом, объясняющим действие как «уместное» или «адекватное». Такой конструкт становится «само-собой-разумеющимся», соответствующим «здравому смыслу», так как он удостоверен «другими», закреплен в языковых структурах, рассматриваемых как «всеобщие». «Система символических способностей, необходимая для самого существования человеческих целей, предполагает существование лингвистической структуры, опосредующей культурные формы» . Актор как действующий обусловлен существованием языковых структур, он всегда пребывает в сфере языка. Действие обнаруживается только в качестве структурированного, то есть соответствующего символическим порядкам, предполагающим «всеобщие» (социальные) правила, распределяющие позиции акторов.
Актор является действующим только тогда, когда он интерпретирует свое действие по правилам символически структурированного социума. Действие же имеет место постольку, поскольку социум оказывается совокупностью позиций акторов, определяющих пространство актуализации действия. Отношение структуры и деятельности обнаруживает языковое отношение, определяющее возможность языкового порядка. Таким образом, концепция структурации является попыткой выхода за пределы оппозиции структура/деятельность и определения структуры как действующей и деятельности как структурированной.
Теория структурации обнаруживает механизмы идентификации, так как позволяет выявить «место» или «пространство» актуализации идентичности. Действующий индивид (актор) оказывается закрепленным в социально структурированном континууме в качестве «позиции» (места). Поскольку социальное пространство есть язык, такое «место» необходимо рассматривать как социальное наименование индивида или социальный статус. Закрепление статусной позиции способствует вовлечению индивида в социальный порядок. Статус-имя обеспечивает объективацию индивида в социальном пространстве, его идентификацию со своим «местом». Это так называемый социальный аспект идентификации, полностью совпадающий с процессом социализации, определяющим усвоение индивидом социальной «роли», закрепление его в традиционной системе наименований.
Применительно к проблематике этнической традиции, необходимо рассматривать формирование этничности как многоуровневый процесс. Прежде всего, этничность является повседневным, «фоновым» знанием, традиционно усваиваемым посредством семейных традиций и первичной социализации. Этничность оказывается «данностью», неотъемлемой от существования индивида, «прикрепленной» к нему в качестве его индивидуального имени. Поскольку посредством своего имени индивид уже включен в некую этническую реальность, он осознает эту реальность в качестве «своей». Правила, предписываемые этнической действительностью, воспроизводятся как «естественные», соответствующие «здравому смыслу». Обнаружение же «своей» этнической структуры как «одной из многих», в результате позиционирования в социальном пространстве, проблематизирует этнос и приводит к необходимости новой интерпретации социального универсума в терминах этничности. Такого рода интерпретация всегда оказывается конструированием общности «мы» посредством различения от «они». «Мы» (имя этноса) является пространством конструирования этничности, которое предполагает интерпретацию реальности через символы общности или традиционной целостности.
Осмысление проблемы закрепления этнической традиции предполагает обращение к такой инвариантной форме культуры как мифология. Мифы представляют собой тексты, фиксирующие складывавшиеся веками этнические символы, актуализирующиеся в национальных ритуалах, обрядах, обычаях. Мифы содержат традиционный этнический код, сохраняющийся в повседневном существовании этноса и определяющий отличительные черты, составляющие «национальный характер». Последний необходимо обозначить как конструкт, формирующийся посредством мифологии. Определение «национального характера» как мифологического конструкта подчеркивает значимость анализа мифологических текстов с целью прояснения специфики национальных характеристик, отраженных в традиционной мифологии, и конструирования модели этнической идентичности.
Мифы, лишенные автора и признаваемые общеэтническими текстами, указывают на этнос в целом как на производителя информации, на его характеристики и этническое самопредставление о своих функциях. Одним из наиболее эффективных методов исследования мифологии является контент-анализ текстов. «Национальный характер» предполагает набор признаков, обозначающих пределы этноса, отличающих один этнос от другого. Он представляет собой систему знаков-категорий, связи между которыми раскрываются в мифологических структурах. Исследование таких структур осуществляется посредством контент-анализа мифологических текстов.
Рассмотрение удмуртских мифов обнаруживает необходимость создания категориальной сетки, систематизирующей семантическое пространство текста. Единицей анализа является «персонаж», характеризующийся определенным набором признаков. Программа анализа также включает рассмотрение модификаций и вариантов значений основных категорий анализа.
Контент-анализ предполагает подсчет количества абзацев текста, в которых упоминается (или подразумевается) та или иная характеристика персонажа.
В удмуртской мифологии, в отличие от русской, обнаруживается меньшее противостояние положительных и отрицательных героев, и те и другие имеют примерно одинаковый набор качеств.
Наиболее часто упоминается в мифах такая черта характера как «хитрость». Она присутствует, скорее, в описаниях положительных героев, чем отрицательных. Эта черта оказывается необходимой «человеку земли» для борьбы за существование с «человеком воды» и другими силами природы. Последние, как правило, обладают огромной силой, но, лишены ума и хитрости и вынуждены уступать разуму «человека земли».
Частота упоминания в удмуртских мифах таких качеств как «трудолюбие» и «хозяйственность» в два раза превышает количество упоминаний этих же качеств в русской мифологии. «Национальный характер» «удмуртов» предполагает представление о высокой значимости «земли», «хлеба», являющихся основными понятиями для большинства удмуртских мифов. Всячески подчеркивается важность труда, сохранения и содержания дома. Ценными оказываются такие человеческие качества как «трудолюбие», «скромность», «бесконфликтность». «Удмуртскость», в гораздо большей степени чем «русскость», предполагает осторожность, предусмотрительность. «Удмурты», в отличие от «русских» предпочитают надеяться на собственные силы, а не следовать советам других, реже оказываются простодушными, доверчивыми, всегда чувствуют возможность обмана, «подвоха».
В несколько раз реже в удмуртских мифах упоминаются такие «русские» качества как смелость (в 6 раз), честность (в 13 раз), жалость (в 3 раза), доброта и бескорыстие (в 2 раза). Эти качества расцениваются как не существующие, «умозрительные», так как «удмурты» предпочитают прочно стоять на «земле» и заниматься своим делом.
«Приземленность» «удмуртов» проявляется также и в отсутствии сюжетов, связанных со стремлением рисковать жизнью ради женщины, женской красоты. Упоминания о последнем составляют незначительное количество в удмуртской мифологии и, скорее всего, обнаруживают поздние заимствования «русских» сюжетов. Мифы создают образ «работящей», «послушной», «ласковой» женщины, необходимой для ведения домашнего хозяйства. Женщина ценится, скорее, как работница, а не как красавица.
Характерным для удмуртской мифологии оказывается также недостаточно отчетливое различение «добра» и «зла». Символ «добра», «властелин неба» («Инмар»), обладает теми же характеристиками, что и символ «зла», «человек воды» («Вукузё). И тот и другой, несмотря на их противоположность, оказываются «злопамятными» (40% и 50%), «гневными» и «злобными» (30% и 50%), «авторитарными», «хитрыми». Это объясняется тем, что «удмурт» («человек земли») является существом, пребывающим в сфере природы, необходимой для жизни и враждебной одновременно.
«Удмуртскость», таким образом, предполагает преобладание природного начала, стремление к самосохранению, гармоничному приспособлению, то есть то, что может быть определено как «здравый смысл». Последний не подразумевает рефлексии по поводу «добра» и «зла» и ситуации выбора. «Удмурт», как правило, не отягощен печалью, тоской, поскольку он ставит простые цели и, отчасти, лишен фантазии. В удмуртской мифологии отсутствуют «фантастические» сюжеты, связанные с «летучими кораблями», «деревянными орлами», «тридевятыми царствами», характерными для русских мифов и свидетельствующими не только о полете народной фантазии, но и о стремлении к передвижению в пространстве. Мир удмуртской мифологии узок, он не предполагает широких просторов и ограничивается территорией Удмуртии. Даже высшее божество «Инмар» имеет власть только над этой лесной местностью.
В мифологии подчеркивается также большое значение обычая, порядка, сложившейся традиции, сохраняемых «миром» (общиной). Власть оказывается не господством одного человека над другими, а властью «мира», общинной солидарностью и взаимопомощью, однако, в определенных рамках. «Удмуртскость» подразумевает, что человек должен заботиться о благосостоянии своей семьи, стремиться к «достатку», но не к богатству. Последнее осуждается, упоминаются различные хлопоты, связанные с богатством.
Таким образом, сконструированный в мифологических текстах «национальный характер» удмуртского этноса содержит такие черты как «здравый смысл», прочное «стояние на земле», отчетливое знание и выполнение своих обязанностей (перед природой, «миром», семьей), трудолюбие, усердие, стремление к достатку. Однако, в «национальном характере» присутствуют и злопамятность, обидчивость, хитрость. «Удмурты» осторожны, предусмотрительны, редко высказываются прямо и откровенно, чаще долго и тщательно оценивают обстановку, и только затем действуют.
Низкой оказывается ценность «умозрительных», абстрактных качеств «души» - честность, благородство, смелость, самопожертвование, которые рассматриваются как излишние в обыденной жизни на «земле». И, наоборот, высокую ценность приобретают характеристики, необходимые в повседневном рутинном труде, способствующие выживанию в тяжелых условиях лесного земледелия и приспособлению к суровой природе.

Кардинская С. Национальный характер» как мифологический конструкт: проблема этнической традиции удмуртов // Бренное и вечное: прошлое в настоящем и будущем философии и культуры. Материалы Всероссийской научной конференции, посвященной 10-летию Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого. 27-29 октября 2003г. – Великий Новгород, 2003, с. 156-162.