Главная страница.

Клюкина Л. Мифологема и образ империи в русской культуре ХV-ХVI вв. (к проблеме самопознания русского духа)

Идея империи возникла в русском самосознании на рубеже XV-XVI веков. Ее формулировка была связана с теорией «Москва - третий Рим». В наиболее отчетливой форме она была выражена в «Повести о князех владимирских», посланиях старца Филофея, «Повести о новгородском белом клобуке». Согласно этой теории, центр мира, ранее находившийся в Риме, из-за воцарившейся там ереси переместился в Константинополь, но из-за своих грехов пал и Константинополь. Светочем мира осталась Москва, где «Благодать Святого Духа восия вовеки». Становясь новым Римом. Москва по этой логике превращалась в мировую державу, т.е. империю. Данный идейно-историософский комплекс укоренился в русском самосознании и с тех пор стал определять политическую историю России.
На основе этого комплекса в русском самосознании постепенно формируется мифологема Империи, которая реализуется не в области политической практики, а в области духовной жизни. Данная мифологема представляет собой не то, чем в действительности оборачивается империя, а то, как она задумана, как рисуется в виде некоего идеала в сознании ее носителей. В категориях платоновской философии можно сказать, что мифологема Империи относится к реальной империи как идея к земной жизни.
Другими словами, она - мифологема особого рода, переводящая в идеальный план духовной жизни некоторые реальности национального бытия, причем носителями этой мифологемы она воспринимается как истинная, раскрывающая не всегда понимаемую при поверхностном взгляде замутненную эмпирикой жизни глубинную сущность национальной судьбы. Именно в этом качестве мифологема Империи определила многие важнейшие стороны русского самосознания и тем самым русской культуры, постоянно соприкасаясь с христианскими и языческими мотивами.
Само обращение к Риму как норме и идеалу государственной мощи было не случайным для русской культуры. Рим олицетворял небо, власть особую, данную Богом, власть gratia Dei. Для древнерусского книжника Рим - синоним мира. В послании Михаилу (Мисюрю) Григорьевичу Мунехину, озаглавленном "Послание о неблагоприятных днях и часах", старец Филофей замечает: "Многажды и апостол Павел поминает Рима в посланиях, в толкованиях глаголет: "Рим - весь мир" . Из такого отождествления Рима и мира следует несколько выводов, которые легли в основу формирования мифологемы Империи.
Во-первых, Империя может быть только одна. Реальное существование в истории нескольких империй, с точки зрения имперской мифологемы нонсенс, ведь Империя - это весь мир. Во-вторых, только Империя истинна, вокруг нее царит хаос. Для носителей имперского сознания всегда характерна оппозиция: Империя -варвары. В-третьих, являясь подобием Небесного Царства, Империя неизбежно стремится к расширению, Небесное Царство охватывает весь универсум, а земное его отражение также стремится охватить всю землю. И, наконец, Империя - торжество Логоса над хаосом, воплощение Логоса в форме земного государства.
В подобных содержательных элементах мифологемы Империи нет ничего нового. Все эти выводы сплетаются в целое на основе структуры, которая составляет ядро мифологического сознания всех народов и которая представляет собой противопоставление «священного» и «профанного».
В понятии «священное» выражается «акцентуирование» наличного бытия, поэтому «священное» понимается как область формирования высшего смысла, новой духовности человека. Новая же духовность человека рождается в результате превращения животного ужаса в изумление, смешанное из противоположных черт, из страха и надежды, из боязни и восхищения. Это чувственное возбуждение впервые ищет выхода и выражения и отображается в несколько отрефлектированном виде в мысли о «священном». Ибо священное всегда предстает одновременно как удаленное и близкое, как привычное и защищающее и в то же время как недоступное и запретное. Этот двойственный характер приводит к тому, что священное, четко отделяясь от эмпирического, «профанного» наличного бытия, не просто отталкивает его при этом отделении, а поступательно пронизывает его, и используя именно это противопоставление, оно сохраняет способность структурировать то, что ему противопоставлено .
Такого рода связи осуществляются в контактных зонах: это «центр мира» - место, где соприкасается небо с землей, и все его символы, прежде всего храмы, обладающие теми же свойствами. Эти связи устанавливаются в истоках времен, в космогоническое время - время наибольшей близости между богом и человеком . «Центр мира» или «священное место» соответствует некому небесному, трансцендентному, невидимому образу, причем небесный «двойник» предшествует во времени своему земному. Земной двойник возникает не в результате творения, а в результате сотворения. Сотворение приводит к удвоению мира, где все земное соответствует идеальной, небесной области вечности. Божественный архетип есть также у городов, что отражено в мифах у различных народов мира . Так. например, Небесный Иерусалим был сотворен Богом до того, как город Иерусалим был построен руками человека.
Итак, «центр» есть область в высшей степени священного, область абсолютной реальности. Освящение центра происходит при помощи ритуала, который повторяет божественный акт творения. Благодаря парадоксу ритуала, любое освященное пространство совпадает с Центром Мира . Поэтому нет ничего удивительного с точки зрения мифологического сознания в основополагающем тезисе концепции «Москва -третий Рим», согласно которому, центр мира из Рима переместился в Москву.
Кроме того, любой ритуал разворачивается не только в освященном пространстве, но и в «священном», сакральном времени, т. е. тогда, когда ритуал исполнялся впервые богом, предком или героем. В мифологическом сознании предмет или действие становятся реальными лишь в той мере, в какой они имитируют или повторяют первоначальный ритуал. Таким образом, реальность достигается исключительно путем повторения или участия, все, что не имеет образцовой модели, «лишено смысла», иначе говоря, ему недостает реальности. Отмена мирского времени и перенесения человека в мифическое время происходит, естественно, только в существенные периоды времени: в моменты совершения обрядов или других важных действий. Остальная часть его жизни проходит в мирском времени, лишенном значения - «в становлении».
Мифологема Империи прививала русскому сознанию именно такое чувство времени. Священность бытия русского народа была связана с моментом происхождения мифологемы Империи. Это приводило к тому, что духовное содержание помещалось в глубь прошлого, во временную даль, и поэтому оно представало не просто принятым в качестве священного, мифологического и религиозно значимого, но и легитимизированным в качестве такового.
Мифологема Империи, попав на русскую почву, укоренилась в ней и проникла в самые глубинные пласты русского самосознания. Этому способствовало, с одной стороны, схожесть ее основных элементов с элементами языческого мировоззрения русского народа. Языческая русская культура видела мир через множество носителей добра и зла, т.е. через конкретное выражение полюсов дуальной оппозиции: "Правда-Кривда" . Мифологема империи отождествлялась с Правдой, которая являлась внутренним принципом, законом мироздания, некой нравственной субстанцией мира, абсолютным добром. С другой стороны, казалось, что мифологема Империи содержала в себе новый компонент, которого так не хватало русскому национальному самосознанию - мышление формами. Как писал Бердяев, России требовалось "оформление стихии мужественным сознанием" . Русскому самосознанию предстояло познать себя как духовный «субъект». Для этого ему необходимо было выделить себя в качестве единичного, индивидуального, т.е. противопоставить свое «я» миру. Но процесс «противопоставления» «я» и мира мог начаться только благодаря формам - таким мыслительным структурам, благодаря которым устанавливается опосредующая связь между чувственно-единичным и универсальной закономерностью мышления. Так как только через формы как через универсальную систему координат все единичное получает свое определенное «место» в мышлении, а тем самым и гарантию однозначной определенности. Таким образом, формы составляют собой необходимое условие того, что «я» не просто существует, но и само себя знает. Русский дух искал формы, через которые он мог самоопределяться и самовыразиться. Мифологема Империи давала такого рода иллюзии.
Мифологическое мышление тоже способно к процессу формообразования - в нем также значительным оказывается стремление подчинить все бытие общему универсальному порядку. Однако в этом случае речь не идет, как в теоретическом сознании, о том, чтобы получить определенный постоянный оператор, с помощью которого может быть объяснен и обоснован изменчивый мир событий. Место этого различения заступает другое, обусловленное своеобразным «углом зрения» мифа. Мифологическое сознание не закрепляет неустойчивые и подвижные чувственные явления в постоянстве мыслей, а прилагает к пространственно-временному бытию свое специфическое противопоставление: противопоставление «священного» и «профанного». Понятие «священного» в данном случае совпадает с понятием «империи». «Священное» же для русского сознания всегда предстает как область обитания Высшего Смысла. Здесь и пытается обрести себя русский дух. здесь он ищет свою Правду.
Испытывая потребность в социальном порядке и в социальной Правде, которая была идейным фокусом, стягивавшим и объединявшим все линии развития народной культуры, русское самосознание принимает мифологему Империи и начинает усваивать ее. Для этого ему необходимо было трансформировать чужую традицию в свою, т.е. перевести "чужое" на "свой" язык, сделать "чужое" "своим" . Это было возможно только в условиях культурного диалога, основные черты которого автором рассматриваются на примере развития литературы и архитектуры.
Что касается содержания диалога, то он прежде всего начинается с поиска самых достоверных, не вызывающих сомнения, священных связей с Римской империей. Это становится возможным через идею кровной связи русских князей и римских императоров. Так. в "Послании Спиридона-Саввы" и "Повести о князех владимирских" говорится о связи Рюрика с потомством брата Августа Римского Прусом . В дальнейшем преемственная связь российских монархов с Августом подчеркивается при венчании Петра II (первого русского императора, венчающегося на царство): "изыде великих государей царей российских корень, и самодержаствоваху в Велицей России, от превысочайшаго перваго великаго князя Рурика, еже от Августа кесаря и обладающего всею вселенною..." .
Подобная логика, а также известные исторические обстоятельства (падение Константинополя в 1453 году, по существу, сделало Россию единственной мощной и сохранившей независимость православной державой) позволили Ивану Грозному принять титул царя. Как известно, слово "царь" этимологически восходит к "цесарь" и. следовательно, равнозначно императору. Царь являлся верховным правителем земли русской, русского народа и государства. Власть царя олицетворяла власть неба. Небо, Солнце у славян воспринимались в качестве тотема. Под тотемом обычно принято понимать фокус организации культуры. Для синкретического сознания тотем требовался как некоторый внешний для неупорядоченного хаоса элемент. Тотем выступает для личности как полюс приобщения, слияния.
Священный характер власти русского царя подчеркивает Иван Грозный в своем "Послании польскому королю Стефану Баторию", где он намекает на разницу между собой, как наследственным государем "по божьему произволению, а не по многомятежному человечества хотению" . и Баторием - королем. избранным на престол сеймом. Однако божественное происхождение царской власти ставило вопрос о приоритете двух тенденций: религиозной и политической.
"Сама идея "Москва - третий Рим" по самой своей сути была двойственной. С одной стороны, она подразумевала связь Московского государства с высшими духовно-религиозными ценностями. Делая благочестие главной чертой и основой государственной мощи Москвы, идея эта подчеркивала теократический аспект ориентации на Византию. В этом варианте идея подразумевала изоляцию от "нечистых" земель. С другой стороны. Константинополь воспринимался как второй Рим, т.е. в связанной с этим именем политической символике подчеркивалась имперская сущность - в Византии видели мировую империю, наследницу римской государственной мощи" . Таким образом, символ Византии как бы распадается на два символических образа: Константинополь понимается как новый Иерусалим - святой, теократический город и вместе с тем как новый Рим - имперская государственная столица мира. Соответственно идеал будущего развития Московского государства мог кодироваться в терминах той или иной символики. Обе эти идеи находят воплощение в осмыслении Москвы как третьего Рима и ведут между собой "диалог" на протяжении всей истории Российской империи. Диалог этих двух тенденций хорошо прослеживается в истории русской архитектуры конца XV-XVI вв. С одной стороны, формируется общерусский национальный стиль, каноническим образцом для которого стал Успенский собор в Москве. С другой стороны, ведется строительство столпообразных шатровых храмов, для которых было характерно все более усиливающееся стремление вверх, что отражало претензии царской власти на господствующее место в обществе.
Соперничество двух стилей в русской архитектуре к XV - XVI вв. отражает соперничество религиозной и политической тенденций в русском самосознании. Однако в условиях средневековой идеологии, когда только за носителями истинной веры признается право на истинное бытие, а другие народы считаются как бы несуществующими, возможен только один вариант решения проблемы принцип сосуществования священства и царства. Таким образом, политический и конфессиональный аспекты доктрины «Москва -третий Рим» соединяются в общем теократическом значении.

Клюкина Л. Мифологема и образ империи в русской культуре ХV-ХVI вв. (к проблеме самопознания русского духа) // Бренное и вечное: прошлое в настоящем и будущем философии и культуры. Материалы Всероссийской научной конференции, посвященной 10-летию Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого. 27-29 октября 2003г. – Великий Новгород, 2003, с. 162-168.