Главная страница.

Вячеслав Сухачев. Миф как экзистенциальная арматура философского опыта мышления

Начнем с собственно мифического мышления, которое следует понимать не как просто мышление или сознание, а именно экзистенциальная действительность, экзистенциальную стратегию Я. Так, А.Ф.Лосев утверждал, что «миф… трансцендентально-необходимая - категория мысли и жизни ... [1. C.397], хотя обычно и muthos, и logos переводят как «слово», при этом logos помещают в само существо философского опыта мышления, противоставляя именно muthos’''у. Действительно, логика мифа – это логика карнавала, выстроенная на принципе коннекции, связанности, которая, в свою очередь, базируется на ритуальной магичности и онтичность слова, обладающего всегда символическими оболочками. Миф отсылает к слову как онтическому событию, магически интенсивному и иератичному, расположившемуся в топологическом измерении динамических образований с подвижными типами связанности, и темпоральности, связанному с учреждением «вечности прошлого» (Ж.Ипполит), пронизывающего настоящее. Мифическая темпоральная развертка оказывается своего рода полем, где происходит «сокращение времени» для выявления будущего как схождения сакрального и тварного; где становится явным конец времен, конечность времени, прекращение, уничтожение времени; где временные потоки полны складок, прорывов, разрывов и т.п., - иными словами, миф предлагает динамично-фигурное строение времени, в котором наиболее значимым становится энергийная интенсивность, налагающее на Я жесткое императив экзистенциальных инвестиций в мифическую действительность, которая является как динамическая предданность, требующая преданности, благодаря чему и приоткрывается покров бытия.
Поэтому совершенно явно, что философия рождается не столько из мифа, сколько в нем, в его пределах, правда, совершая при этом серьезное онтическое смещение, но все же в пределах мифа, сохраняя мифические интуиции как своего рода арматуру философского опыта мышления. Миф имеет дело с сущими (другими людьми, богами, зверями, птицами и т.п.), связывая Я с ними за счет мифически-сакральных, магических ритуалов, обслуживая техники экзистенциальных инвестиций и обеспечивая доступ к освященным традицией или магическим авторитетом институциям, которые удерживают, утверждают эйдосы, коммунальные тела, включающие в себя бестиальное, божественное и т.д. А философия как бы уходит вглубь мифа, углубляется в него, минуя поверхность, на которой расположились сущие с отчетливыми эйдосами, и отклоняя ставшие ненужными ритуальные практики, тотчас оказываясь в размерности хаоса. Но при этом все мгновенно теряет отчетливые очертания, устойчивость, расплываясь как в тумане, - все прежние практики лишились какой-либо эффективности, представления обесценились, идентичности начали стремительно эрозироваться, все безудержно проблематизируется, становится неочевидным, - в этой ситуации просто необходимо определиться и выработать новые ресурсы и для этоса, и для мышления Я, ибо оно оказалось в ситуации, в которой просто не может быть никакого алиби и для его мышления, и для его бытия. Но для того, чтобы как-то удержаться на этой зыбкой почве, как-то вглядеться в морок, окутывающий все человеческое существо, необходим акт воли, утверждающий, о-пределяющий позицию, топос, в котором только и может сложиться уникальная сингулярная, перспектива, - и это установление перспективы, исходя из собственной позиции в ситуации, где обесценились все сакрально-ритуальные определенности, доводится до предела, полноты, экстремальности. И в то же время это - kehorismenon, видимое отсутствие, отделение и отдаление от людей, сущих, богов, - философ остается в одиночестве, лишенный вообще каких-либо алиби. Он берет, религиозные идеи, представления повседневности, но в их отвязанности друг от друг, - они, словно потеряв привычные для них места, стали неуместными. В определенной степени Я оказывается в действительности, где рассыпаются все лики-эйдосы, но именно здесь складываются условия возможности акт мысли как опыта раз-личения, об-личения неразличимого.
Так, например, фюзиология выступает своего рода радикализацией мифизма, - мифическое отношение «Я-Ты», сама способность быть с миром на «ты» погружается, смещается в глубину, прочь от эйдетической поверхности. Здесь и должен быть исполнен опыт промысливания без обращения к привычным институциям, - да, в какой-то мере это - обращение к бездне, ибо больше не срабатывают привычные и традиционные формы выражения и мышления, - это скандал слова, мышления, этоса и их основания, - все начинает плавиться, смешиваться, сплавляться. Безусловно, и рождение философии, и сам философский опыт мышления несет в себе трагизм, порождаемый гетерогенной топологией и временностью, несущей в себе расслоение и разрыв времен, что, в свою очередь, порождает деформацию топологических и темпоральных маршрутов.
Понятие фюзиса ведет к отказу от мифически-сакрального образа-eidos''а, - это обращение к без-образности (хаосу) и перевод ее в размерность понятия, определения, - о-пределивающего схватывания. Конечно, здесь явна близость к мифически-религиозным символизмам, однако символ обретает концептуальные очертания как установление операции извлечения смысла, особенностью которой является то, что она проводится в размерности, чуждой антропоморфизму, то есть здесь уже невозможно «договориться», «испросить», «вымолить», - это как бы «проход» под, за эйдетическую поверхность, выход напрямую, прямо к потокам хаоса, где плавятся, теряя отчетливые контуры понятия, слова, практики, тела. Философия всегда работает в плавильном цехе [конечно, напрашивается аналогия с платоновской chora, плавящей, вскармливающей эйдосы-смыслы и не совпадающей ни с одним из них -невозможность систематики, аксиоматики], - мы входим в чистое измерение хаоса, чтобы «захватить», понять эти странные сцепления потоков интенсивности, протекающие мгновенно, с бесконечной скоростью, усмотреть «виновников» эйдосов, власть меры, власть как меру, и Я интересует сущности, держащие круг своего владения. Но для этого необходимо, по крайней мере, два условия: первое, способность и готовность Я занять позицию, о-пределиться - понять свою конечность, а, тем самым, отделенность и отдаленность и от других, и от богов, и от сущих, и потому от мира в целом. Конечно, по сути своей подобная операция опасна, - настоять на Pathos der Distanz, отрешиться, «отвязаться» от мира, других, но здесь и рождается философское мышление, theorein как «чуткое бдение» (хайдеггеровский перевод theorein как Wachsamheit) за разворачиванием опыта мышления, отстраненное отношение к мышлению для того, чтобы стали явны его институции и конституированность, а далее становится возможным и смещение к бытию, - отстраняясь от сущих, - тогда можно и почувствовать бытие, свою обращенность к бытию. Отрешенное мышление и отрешенное бытие, а между ними noun, мыслящее Я; способное принять участие в рождении смысла в акте «различения неразличимого».
И это смещение в самой мифической действительности, происходящее в попытке пройти до предела по линиям интенсивности, отбрасывая образы, налагая табу на во-ображение, отклоняя неизменные лики, проникая за них для того, чтобы сцепиться с потоками интенсивности, - это - логос как агон, как власть, как полемос. Вот это-то и есть страсть как конститутив философского опыта мышления, страсть как плавка идей, понятий, тел, сущих, вещей, богов и как сплав, выбрасывающий на поверхность мышления событие, lecton.

Литература.

1. Лосев А. Ф. Диалектика мифа // Ранние произведения. М., 1995.

Вячеслав Сухачев. Миф как экзистенциальная арматура философского опыта мышления…// Бренное и вечное: образы мифа в пространствах современного мира: Мате-
Б87 риалы Всерос. науч. конф., посвященной 10-летию философского факультета Новгородского гос. ун-та имени Ярослава Мудрого. 28-29 сентября 2004г. / НовГУ им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2004.