Главная страница.

Светлана Коначева. Проблема демифологизации в теологии Р.Бультманна и экзистенциальная аналитика М.Хайдеггера

Р.Бультман известен как теолог, разработавший новую теологическую герменевтику Нового Завета. С его именем связан переход от либеральной теологии к “керигматической“, переворот в новозаветной экзегетике. При этом он был одним из первых богословов, вступивших в глубочайший диалог с мыслью Хайдеггера, с которым он довольно много совместно работал в годы создания “Бытия и времени”, “ Феноменологии и теологии “. При всей широте богословских интересов Бультмана, в памяти последующих поколений он остался, прежде всего, как автор программы демифологизации – истолкования центрального новозаветного мифа спасения во Христе через раскрытие экзистенциального содержания этого мифа, непосредственно затрагивающего современного человека.
На формирование теологической концепции Бультмана значительное влияние оказала диалектическая теология К.Барта и его “Послание к римлянам” (1921 год). Барт попытался обосновать такое единство теологии, в котором уходят все психологизированные и историзированные подходы религии. Подлинный Бог для Барта оказывается источником кризиса всякой предметности, отрицанием всякой человеческой и мировой конечности. Бог предстает как абсолютно иное (ganz andere) по отношению к человеку и миру. Бультман распространил это отрицание и на всю душевно-историческую наглядность Историчность веры требует критической научной разработки свидетельств веры как систематической проекции исторического понимания, которое установило бы значение предания для веры как человеческого решения. Бог не может быть предметом познания как объект среди объектов, но Он обращается к человеку, призывает его. Как призыв Бога, весть, обращенную к человеку и определяющую его существование, Бультман понимает греческий термин kerygma (дословно - провозвестие). Поэтому человек не может выстраивать концепцию Бога, но может говорить о Боге, который затрагивает его собственное существование в слове провозвестия.
На вопрос: «Что значит, говорить о Боге?», - Бультман дает ответ: «Только говоря о нас». Между Богом и человеком существует бесконечное качественное различие, но этот «совершенно иной Бог» определяет человеческое существование, находит человека, «встречается с ним», обращается к нему. Теология, обращаясь к тексту Нового Завета, должна попытаться услышать изначальное провозвестие, затрагивающее человека на уровне его личной истории, зовущее к последнему решению. Для того чтобы различить и истолковать это провозвестие, Бультман предлагает свою программу демифологизации.
Он отмечает, что уже в 19 веке в протестантской теологии было признано, что Библия содержит в себе миф и этот миф представляет собой важную форму выражения религиозной истины. Постепенно все, кроме крайних фундаменталистов, признали, что в повествовании книги Бытия о сотворении мира и о грехопадении содержатся глубочайшие истины о мире и человеке, но не в форме истории, а в форме мифа. Признание того, что библейские повествования не являются историей, означало снятие конфликта с противоречащими им данными антропологии или космологии. Для Бультмана суть проблемы связана не с отношением отдельных мифов к истории, а с тем, насколько христианство вообще увязано с мифологической картиной мира. Он довольно решительно заявляет: «В мифологической картине мира как таковой нет ничего специфически христианского. Это просто космология донаучной эпохи». В новозаветной картине мира мы находим образ трехэтажной вселенной, в естественный ход вещей врываются сверхъестественные силы. Искупление и спасение во Христе предстает в виде сверхъестественного события – как воплощение предсуществовавшего небесного существа, которое посредством чудесного рождения появляется на земле, совершает знамения и чудеса, свидетельствующие о его небесном происхождении, и после столь же чудесного воскресения возносится, возвращаясь обратно в небесную сферу.
Подобная мифологическая речь для современного человека представляется недостоверной, поскольку для него мифологическая картина мира сменилась научной. На самом деле, утверждает Бультман, мифологическая символика описывает вовсе не какие-то сверхъестественные явления, но является попыткой выразить подлинную глубину, масштаб и значение исторического события явления Иисуса Христа. В этом случае задачей теологии становится демифологизация христианского провозвестия. Под мифом Бультман понимает такой способ представления, в котором «немирское, божественное представляется как мирское, человеческое; потустороннее как посюстороннее: например, потусторонность Бога мыслится как пространственная удаленность». Сутью мифа является обмирщение того, что существует по ту сторону осязаемой и познаваемой реальности; с помощью объективно существующего языка он выражает смысл, который обретает человек перед лицом собственной зависимости от того, что считается истоком и пределом его мира. В такой форме миф повествует о тех силах, которые человек считает основанием и пределом своего мира, своих собственных поступков и претерпеваний. В такой форме миф есть выражение самопонимания человека. Выражением определенного самопонимания человека в мифологической форме оказывается и новозаветная весть в том ее историческом облике, в каком она представлена в текстах. Поэтому и новозаветную мифологию следует вопрошать не об объективирующем содержании ее представлений, а о высказывающемся в этих представлениях содержании экзистенции. Новозаветные тексты могут быть демифологизированы, ибо их мифологическая форма есть только форма: она абсолютно необходима исторически, но не является специфически христианской, и может быть без труда отделена от провозвестия как выражения специфически-христианского самопонимания.
Программа демифологизации предполагала не просто разоблачение или устранение мифа, при котором мы всего лишь обнаруживаем расстояние, отделяющее нашу культуру с ее понятийным аппаратом от той культуры, в которой нашла свое выражение «благая весть». В мифе высвобождается заключенный в нем символический фон. Как считает П.Рикер, демифологизация является преобразованием текста, нацеленным на более углубленное его познание, то есть на осуществление интенции текста, которая имеет в виду событие, а не сам текст. Углубляясь в текст и снимая одно за другим его мифологические одеяния, Бультман обнаруживает послание, являющееся первичным смыслом текста. Позитивной функцией демифологизации становится отделение керигмы от мифа.
Поэтому в своей работе “К проблеме демифологизации” Бультман характеризует смысл демифологизации как вопрос к историческому, мифологическому тексту о его “подлинном содержании”. Прежде всего, смысл подлинного содержания указывает в диалектической двусторонности на научно-историческое (historisch), объективирующее рассмотрение исторического (geschichtlichen) свидетельства и его призывный характер. Смысл мифологической речи в этом напряжении и обоюдном вызове истории (Historia) и историчности вот-бытия - это дальнейшая диалектизация, то есть установление связи объективируемой реальности с трансцендентной и одновременно бросающей вызов миру действительностью. Экзистенциальная интерпретация рассматривает миф как факт совместного действия Бога и человека. На диалектическую компоненту этой интерпретации указывает восприятие события откровения в Иисусе Христе как события парадоксального. Провозвестие ориентировано научно-исторически, поскольку оно взывает как историческое событие историчности вот-бытия. Оно становится диалектичным и демифологизирующим, ибо накладывает историчность вот-бытия на само преодоление этой историчности, на эсхатологию.
Бультман видит в этом соединении экзистенциального анализа и диалектической теологии теологическую герменевтику, которая выполняет программу демифологизации, методически оправданное применение герменевтического круга. Ибо экзистенциальная интерпретация, демифологизация, раскрывает парадоксальный в самом себе способ высказывания - наивно-объективирующее представление о трансцендентных миру силах - в парадоксальном в себе событии: проекции историчности на эсхатологию. Такая структура понимания становится основополагающей для языка в его отношении к Слову Божьему. Язык - это исходная точка для понимания Слова Божия. Герменевтические основания теологии Бультмана превращаются через ее диалектическую ориентацию в кругообразное (zirkelhaften) понимание, поскольку он указывает на единство экзистенциального анализа философии и теологического определения человека. Вопрос человека о Боге возникает из до- или нехристианской ситуации осознания конечности как границы, которая ведет к вопросу о собственном существе самобытия. Без этого предварения ответ Откровения не может быть понят. Одновременно этот ответ содержательно определяет вопрос о собственной возможности бытия, через передачу дохристианскому Dasein недоступного способа бытия в вере. На это напряжение понятий истории и эсхатологии, природы и благодати, имманентности и трансцендентности Бога указывает само диалектическое содержание веры.
Решая задачу экзистенциальной интерпретации мифологии Нового Завета, Бультман принимает отдельные элементы экзистенциальной аналитики Хайдеггера, прежде всего выделение двух фундаментальные характеристик человеческого бытия - подлинного и неподлинного существования. Бытие человека это открытая возможность, которая в неподлинном существовании реализуется как возможность самоутраты, растворения в толпе, “в людях” (das Man). В неподлинном существовании человек отчаянно пытается избежать фундаментальной и неизбежной возможности своей жизни - перспективы смерти. Люди постоянно уговаривают себя и других, что “еще не”, еще не скоро, пытаются устроить так, чтобы в отношении смерти было постоянное успокоение, возможность просто о ней не думать.
Но человеку открыта и другая возможность - поднять голову и увидеть смертность. Человек может решиться на свою конечность, осознать свою жизнь как “бытие-к-смерти”. Эта решимость избавляет от иллюзий, от судорожных поисков спасительной лазейки в вечность, когда даже “искание Бога” оказывается результатом стремления выбраться на сухой, спасительный берег. Человек находит в себе мужество встретить смерть как она есть.
Бультману в хайдеггеровской аналитике важен, прежде всего, момент перехода от неподлинного существования к подлинному. Характеристики неподлинного существования он использует для описания человеческого бытия вне веры как бытия движимого заботой, подвластного той сфере, которую человек мнит доступной распоряжению и в которой он собирается добиться для себя надежности. Подлинная жизнь человека, напротив, - это жизнь из невидимого, недоступного распоряжению, отказ от всякой добытой собственными усилиями надежности. Если у Хайдеггера главную роль при переходе к подлинному существованию играет человеческая решимость “дать смерти стать властной в себе”, то в бультмановских построениях инициатива исходит от Бога. По Бультману, опыт ограниченности, который характеризует историчность человеческого бытия как конечность, содержательно указывает на неминуемость смерти, при этом Откровение альтернативно определяется как жизнь. Это обещание жизни перед лицом смерти оказывается горизонтом понимания веры во Христа. Подлинное существование или “новое существование в вере” достигается в решении человека, принимаемом в ответ на обращенное к нему слово керигмы о Распятом и Воскресшем. Это радикальная самоотдача Богу, в которой человек уже ничего не ожидает от себя, но только от Бога; освобождение от всего доступного распоряжению в мире, т.е. размирщение, свобода. Только это “новое бытие в вере” или эсхатологическое существование и становится для Бультмана подлинным. Историчность, как пребывающая сущность человека, в свидетельстве веры определяется, с одной стороны, в своей погруженности в исторический процесс, в своей ограниченности смертью, а, с другой стороны, обретает шанс для нового бытия в Боге, которое характеризуется через свободу для нового будущего, нового человечества и любви. Верующий в слово провозвестия перестает отождествлять себя с миром, он живет для будущего, которое воспринимается как дар Бога.
Таким образом, учение Хайдеггера создает лишь философские предпосылки для критики мифа, центр гравитации которой лежит в сфере объективации. Когда Бультман пытается говорить о событиях, связанных с Христом, и божественных актах в немифологических понятиях, то это потому, что человеку веры он приписывает зависимость от акта, который им распоряжается. Сама керигма требует демифологизации. Речь идет не только о современном человеке, обладающем научными знаниями, и не о философе с его экзистенциальной интерпретацией мифов, а о керигматическом ядре изначальной проповеди, которая не только требует демифологизации, но и сама кладет начало процессу демифологизации и приводит его в действие.

Светлана Коначева. Проблема демифологизации в теологии Р.Бультманна и экзистенциальная аналитика М.Хайдеггера // Бренное и вечное: образы мифа в пространствах современного мира: Материалы Всерос. науч. конф., посвященной 10-летию философского факультета Новгородского гос. ун-та имени Ярослава Мудрого. 28-29 сентября 2004г. / НовГУ им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2004. 339 с.