Главная страница.

Алексей Павлов. -Правовое- государство как социальный миф и идеал

В наше время ни одно цивилизованное общество, - или, по крайней мере, желающее казаться таковым, - не может избежать дискурса о правовом государстве. Правовое государство как тема социально-философских, социологических, политологических рассуждений – неотъемлемый признак современности. В связи с этим не может не возникать вопрос о том, насколько такой «общепринятый» интерес к этой теме, ставший уже правилом хорошего тона в научно-гуманитарных кругах, является по-философски серьезным. Предпосылкой создания теории правового государства, как известно, выступала имеющая еще античные истоки школа так называемого «естественного права». Но ни античный, ни средневековый юснатурализм не были озабочены формированием четкой концепции взаимодействия между властью и обществом, склоняясь либо к провозглашению нигилистической установки по отношению к государству как источнику корыстных и несправедливых законодательных установлений (античные софисты Фразимах, Гиппий и Антифонт), либо к политкорректному по тем временам признанию нерушимости компетенции властей «Града Земного» при указании, правда, на иерархию законов мироздания, в которой законы человеческие должны быть подчинены законам вечным, божественным и естественным (это характерно для взглядов Августина и Фомы Аквинского).
Поворот в истории идей был связан с появлением сначала протестантского (лютеранского) пафоса нерушимости личной веры и убеждений человека перед лицом государства (то есть с возникновением идеи неотъемлемых прав человека, из которых самое первое и основное – «свобода совести»), а затем и с развитием концепций общественного договора (сначала в довольно жестком и совсем не правовом по букве и духу варианте, предложенном Т.Гоббсом). Недвусмысленное философское обоснование идея правового государства получила впервые XVII в., - в работах Дж.Локка, который, оппонируя своему старшему современнику Гоббсу, провозгласил основным принципом договорной теории происхождения государства принцип «постоянно возобновляющегося» договора: каждый гражданин является прежде всего полностью самостоятельной и дееспособной стороной в процессе государственного строительства, а не «подданным» (то есть раз и навсегда подотчетным и вверенным попечениям власти). Суверен и гражданин подчинены одинаковым законам, отражающим важные для сохранения жизни, собственности и безопасности принципы общежития. В эпоху позднего Просвещения, в философии немецкой классики появилось этико-правовое учение И.Канта. Вся сила кантианской доктрины была направлена против того, что несовместимо даже с самой возможностью мыслить правовое государство, - против государственного патернализма, то есть идеи о том, что государство вне зависимости от своего происхождения и формы правления призвано к «отеческой» заботе о своих подданных. Предельно отчетливо антипатерналистская установка Канта выразилась в его учении о моральной автономии субъекта и в провозглашении категорического императива: все люди как разумные существа, принадлежащие не только миру феноменальному, эмпирическому, но и миру ноуменальному, где не действует причинно-следственная детерминация, должны быть категорически признаны неподопечными, целью самой по себе, а не средством – даже для реализации намерений благожелательной власти. Только такой принцип может быть признан максимой, которая могла бы стать основой всеобщего законодательства.
Кантианская версия размышления об основах правового государства, или правовой организации власти, находит все новые аргументы в современных философские изысканиях, призванных подкреплять ее, раскрывать ее многомерность и основательность. В этом русле действует, например, неоконтрактуализм Дж.Роулса, где предпринята попытка использовать методологию мысленного эксперимента для выяснения идеальных первопринципов, которые предполагались бы всеми разумными людьми в предполагаемой (мысленно сконструированной) ситуации нового заключения «общественного договора». Одним из таких принципов выступает принцип равной свободы, который на языке Канта звучал бы как «совместимость произвола одного лица с произволом другого с точки зрения всеобщего закона свободы».
Что касается судьбы идеи правового государства в России, хотя ее и нельзя назвать чрезвычайно счастливой, все же она находилась отнюдь не на задворках философских споров. Достаточно сказать, что уже в 1818 году в России была издана работа А.П.Куницына «Право естественное», которая несет на себе явные следы кантианских заимствований, а во второй половине XIX – первой половине XX века в России (а потом в философской культуре послеоктябрьского зарубежья) идеал правового государства как «путеводная звезда», к которой следует стремиться, был осмыслен в творчестве П.И.Новгородцева, В.С.Соловьева, Б.А.Кистяковского, И.А.Ильина.
До сих пор теория правового государства выступала как регулятивная идея, как идеал социально-политических устремлений. Проблема в том, что понятие правового государства, возможно, становится расхожим социально-политическим мифологическим сюжетом. Особенно это характерно для общественного сознания России. Имея не слишком развитую традицию философии права, российская политико-правовая мысль склонна к упрощению того, что упрощать нельзя: при упрощении идеал становится мифом.
Основы современного понимания социальной мифологии были заложены представителем Марбургской школы неокантианства Э.Кассирером. Он полагал, что в XX веке мы столкнулись с новым явлением в сфере «символических форм» человеческого мышления: наряду с религией, языком, искусством и наукой современное общество испытывает воздействие «новой мифологии», - не той, которая представлена античными сказаниями о героях и богах, и не той, которая была создана гениальными художниками и писателями-романтиками и представляла собой прояснение глубинных смыслов человеческого существования в символических творениях искусства. Современный миф – продукт технизации и рационализации. XX век породил технику создания мифов, с помощью которых возможно эффективное манипулятивное управление людьми; современность – эпоха политических мифов [1]. Как правило, политический миф является выражением неосознанных коллективных желаний и стремлений, он паразитирует в равной степени на отчаянии и уверенности перед лицом будущего; современный политический миф заимствует и делает рационально срежиссированными такие черты древнего мифа, как магический, заклинательный характер языка и воздействие на воображение с помощью прорицаний. Правда, «заклинания» теперь обретают форму хорошо написанного текста, который при произнесении специально аранжируется нужными эмоциональными невербальными или паравербальными средствами, а «пророчества» освящаются не авторитетом религии, а авторитетом науки (не так уж важно, будет ли это социология, политология или экономика). Современный политический миф – всегда упрощенное, удобное для массового быстрого усвоения представление о действительности. Миф – «стереотип», это слово произошло от греческого «оттиск, отпечаток»: в нем запечатлено только наиболее рельефное, он не способен отразить всю полноту, нюансы и тонкости той или иной идеи. Принимая все это во внимание, можно ли назвать идею правового государства современным политическим мифом?
Прежде всего, если принять за истину стереотипическую природу современного мифа, мы сразу же увидим, что правовое государство не избежало печальной участи стать жертвой упрощенчества. Еще в середине XX века, в свой зарубежный период творчества крупнейший отечественный философ права И.А.Ильин неоднократно выступал против превращения идеала демократии в социально-политический миф, введя термин «формальная демократия». Он определил его как «безразлично-беспризорное качество» [3,C.37] политического бытия, безразличное и формальное, - поскольку совершенно отчуждено от того качественно определенного идеала, которому демократия и должна служить как важный инструмент, но ни в коем случае не становиться самоцелью. В противоположность формальной, творческая демократия состоит не в «разнуздании», но в замене внешней связанности, идущей «сверху» - внутренней самосвязью, самодисциплиной» [3,C.30]. А вот это, конечно, сложнейшая задача, не решаемая только введением всеобщего избирательного права и усовершенствованием системы плебисцитарного выражения волеизъявления народа. Упрощенный формализм и стереотипизация видны и в понимании правового государства. И в этом ключе знаковым является то, что, как правило, в современной философской и нефилософской литературе явно или неявно ставится знак равенства между правовым государством и демократией, одно понятие полностью отождествляется с другим. Впрочем, само по себе это не является серьезной ошибкой. Действительно, под правовым государством должно пониматься следующее: принцип разделения властей, демократическая процедура принятия решений и верховенство закона, гарантирующее права человека. Понятие демократических процедур и демократических политических гарантий, из которых первая – разделенность ветвей власти, является составной частью идеала правового государства. Об этом писал, например, Б.А.Кистяковский фундаментальной работе «Социальные науки и право (Очерки по методологии социальных наук и общей теории права)» (1916): «Ограниченность власти в правовом государстве создается признанием за личностью неотъемлемых, ненарушимых и неприкосновенных прав. Впервые в правовом, или конституционном, государстве признается, что есть известная сфера самоопределения и самопроявления личности, в которую государство не имеет права вторгаться. …Правовому государству соответствует только известная организация власти. В правовом государстве власть должна быть организована так, чтобы она не подавляла личность и чтобы как отдельная личность, так и совокупность личностей – народ – были бы не только объектом власти, но одновременно являлись бы и субъектом ее» [2,C.144,147].
В понимании правового государства есть та же опасность, что и в концепциях формальной демократии. Правовое государство тоже может восприниматься как формальный принцип, лишенный всякого подлинного содержания. Это проявляется в превращении в языковой штамп идеи «верховенства закона». Для российского общественного сознания, к сожалению, еще не является аксиомой та простая мысль, что закон и право – разные понятия, и верховенство закона само по себе не означает достижения вожделенного «правового государства». Аналогичный неолибералистский речевой штамп «государство должно обеспечивать равные правила игры для всех» находится в этом же русле, и тоже бьет мимо цели. Здесь существует и еще один нюанс, неизбежно испаряющийся из поля зрения мифологизированного мышления. Право, теоретизированное в трудах Локка и Канта и выраженное во Всеобщей декларации прав человека и прочих международных документах, - это, конечно, идеальный критерий, с которым должно сверяться любое законодательное решение. Но при этом не следует забывать, что права человека не должны разрушать пространство социальности, в котором они только и могут быть обеспечены. Это, к сожалению, характерно для отечественного правозащитного движения, которое еще с советских времен привыкло к отвлеченно-террористическому пониманию прав человека как прав исключительно социальной единицы, но не прав подлинной личности, органически сопряженных с идеалами творческого развития социума. Экстремальные советские времена уже прошли, а понимание осталось. Но если раньше на защиту прав человека вставали все-таки под вполне оправданными лозунгами борьбы с тоталитарным режимом, то сейчас – под неявной установкой, что права человека (точнее, отдельных людей) должны отстаиваться исходя из убеждения, будто высшее право воплощено в максиме Людовика XIV - «после нас хоть потоп». Вряд ли это является точным эквивалентом кантовской формулы – «пусть восторжествует справедливость, даже если погибнет мир»; но на русском политико-правовом «сленге» это часто одно и то же.
Итак, идея правового государства подвергается многократному упрощению: правое государство полностью исчерпывается понятием «демократия», а она, в свою очередь, понимается как 1) элементарное наличие в государстве процедур плебисцита и 2) «права человека», понятые как законодательное подкрепление личного произвола, не обязательно совместимого с произволом остальных. Это делает идею правового государства чрезвычайно доступной и удобовоспринимаемой широкими массами «электората», но ни в коем случае не способствует ни философскому размышлению на эту тему (в последнее время она, действительно, в нашей стране отдана на откуп правоведам и политикам), ни проведению в жизнь требований на самом деле высокого идеала правового государства. Таким образом, в отечественном понимании проблем, связанных с правовым государством, слишком мало глубины. Нет осознания того, что сама суть правового государства состоит в постоянном балансировании на грани формального понимания демократии и прав человека, отрицающих саму государственность, с одной стороны, и государственности, стремящейся расширить пространство национальной солидарности вплоть до отрицания прав человека и демократии, - с другой.
Впрочем, справедливо было бы отметить, что упрощение философских идеи и концепций, - частое явление, которое не всегда приводит к появлению на их основе социально-политической мифологии. В случае же с правовым государством существует другой признак, позволяющий с легкостью опознать в нем черты современного мифа. Стереотип, упрощенно понятая картина социального бытия, дополняется соответствующей политической риторикой, которая у Э.Кассирера получила наименование «заклинательной». Непростые концепты демократии и правового государства становятся эмоционально позитивно окрашенными магическими формулами, и ни одно политическое действо – начиная от программных заявлений Президента, Правительства и членов Федерального Собрания и заканчивая дежурными дискуссиями околополитической интеллигенции - не обходится без их повторения, которое не обязательно должно содержать в себе какой-либо разумный смысл. Там, где нужно успокоить общественное мнение и вдохнуть в рядовых участников формально-демократического процесса надежду, нет необходимости в глубоком философском смысле: как писал К.Ясперс еще в начале 40-х годов XX века, наше время – время масс, которые нуждаются только в том, чтобы им сказали то, что они хотят услышать.
Грубой ошибкой было бы видеть в мифологизации идеи правового государства исключительно негативные стороны. Социальная мифология выполняет не только отрицательные функции в обществе, - то есть служит манипуляции общественным мнением и стереотипизации, упрощению содержания общественного сознания. Есть несомненные плюсы в самом явлении социальной мифологии. Прежде всего, речь идет о терапевтической и интеграционных функциях мифа. Миф способен утолять жажду веры в лучшее будущее, преобразуя негативный опыт стремления к этому будущему в опыт положительный; на смену ошибкам, связанным с упрощенным пониманием целей и ценностей, всегда приходит качественно иное представление о перспективах развития общества. Миф способен стать основой для формирования национального и исторического самосознания общества, базой культурного взаимопонимания. Миф о правовом государстве – не исключение. По своей сути он является продолжением в иной ипостаси довольно древнего мифа о справедливом народном правлении и суверенитете; по своей сути он направлен на укрепление веры в то, что истоком «светлого будущего» и его гарантией является самостоятельность, неподотчетность (более древнее представление – о «вольнице», означающей непримиримость с любой подопечностью) и самоценность как отдельного человека, так и всего народа. Но степень успешности выполнения социальным мифом своих позитивных функций не может быть гарантирована, в то время как его манипулятивность очень быстро дает отрицательные для общества результаты.

Литература.

1. Кассирер Э. Техника политических мифов // Октябрь. 1993. №7.
2. Кистяковский Б.А. Государство правовое и социалистическое // Вопр. философии. 1990. №6.
3. Ильин И.А. О грядущей России / Под ред. Н.П.Полторацкого. М., 1993.

Алексей Павлов. «Правовое» государство как социальный миф и идеал // Бренное и вечное: образы мифа в пространствах современного мира: Мате-
Б87 риалы Всерос. науч. конф., посвященной 10-летию философского факультета Новгородского гос. ун-та имени Ярослава Мудрого. 28-29 сентября 2004г. / НовГУ им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2004.