Главная страница.

Галина Бушуева. Онтология социального будущего

Самые ранние мифологические представления о социальном времени, обобщенные Е.М.Мелетинским [4,C.252], могут быть изображены посредством прямой, разделенной днями творения на две части: сакральное пра-время и профанное настоящее, причем ориентация профанного времени на сакральное задается посредством ритуалов (стрела профанного времени повернута в прошлое). В сравнении с этим в развитых религиях основные черты первой мифологической модели сохраняются, но, во-первых, профанное время уже ограничено конечными днями, после которых следует опять сакральное будущее, во-вторых, ориентация профанного времени меняется на противоположную, поскольку жизнь верующих подчиняется мысли о грядущем Суде Божьем, определяющем его сакральное будущее (стрела профанного времени ориентирована на сакральное будущее). Таким образом, период гибели мира выступает второй топологической вехой в мифологическом осознании времени. Следует заметить, что не во всех мифологиях она присутствует, и это знаменательно. Если в древне-китайской мифологии мир мыслится как единый природно-родовой организм [3,C.63], включающий в себя телесный, духовный и идеальный уровни, и если для его существования всякая человеческая деятельность, в том числе и производственная и в особенности ритуальная, имеют необходимое значение, поскольку поддерживает в нем необходимый ритм, подпитывая его и постоянно подзаряжая его энергию [1,C.52-53], то нужно быть уверенным в эффективности такой подпитки, в том, что с ним не должны приключаться никакие сбои, ибо они могут привести к гибели мира. Поэтому отсутствие эсхатологической мифологии в данной культуре должно свидетельствовать о стабильности ее социального устройства.
Считается, что эсхатологическая мифология (от др.-греч. -последний) была подготовлена календарными мифами о смерти и воскресении природы [7,C.671]. В таком случае предполагается, что архаичные представления о топологии времени вселенной являются проекцией топологии годичных циклов, и необходимость гибели мира определяется последовательностью циклов увядания и воскресения природы. Поскольку же в мифах о сезонной повторяемости годичных циклов вырабатываются представления о равномерных временных периодах, то эти представления переносятся и на описания циклов вселенной. Нередко мировые циклы носят также на себе следы проекции суточных ритмов человеческой деятельности, как в индуистских представлениях о создании миров Брахмой в дневной период [6,C.185]. Если это так, то идее цикличности ближе образ замкнутого кольца, индуистской сансары либо змеи, заглатывающей собственный хвост, нежели привычный нам образ прямой линии . Возможно, коренному изменению топологии времени, связанному с переходом от кольца к прямой, причем ориентированной прямой, мы обязаны введению счета (ведь последовательность натурального ряда чисел бесконечна лишь вправо).
В результате специфики мифологического осознания кризисных состояний общества описание мировых катастроф приобретает этическую окраску. Каков механизм этой проекции? С подчинением общины и индивида безграничной деспотичной власти возникает чувство социальной нестабильности, и это социально-психологическое состояние проецируется на выработанные ранее представления о космической динамике, которая под влиянием проекции на нее социально-психологических состояний также представляется нестабильной. Создаются различные версии этих угроз. В германо-скандинавской эсхатологии причиной наступления последнего века «бурь и мечей» выступает моральное разложение богов (см. «Прорицание вельвы») [5,C.362], т.е. последняя веха профанной истории вносится в нее извне, как бы проецируется из динамики сакральной морали. В индуистской мифологии нравственные состояния приписываются самому развитию мира: в нем самом происходит постепенный упадок добродетелей, вплоть до современной кали-юги, в которой окончательно воцарится порок. Весьма показательно, что в индуистской мифологии эта динамика нравственных состояний уже оказывается достаточно дифференцированной и даже метризованной: в крита-юге нравственный порядок опирается вначале на четыре опоры (добродетель, правдивость, приветливость и сострадание), в трета-юге дхарма уже опирается на три добродетели, в веке двапара дхарма опирается уж на две ноги, усиливается фальшь, элоба и недоверие, и, наконец в последнем периоде дхарма становится одноногой и бессильной, люди становятся рабами собственных страстей, цари превращаются в тиранов, войны и голод становятся нормой. В соответствии с этими ритмами нравственного падения устанавливается строй веков, длительность которых соотносится как 4:3:2:1. Гибель мира становится внутренне обоснованной и неизбежной.
Особой завершенности эти представления достигли в иранской мифологии. По степени завершенности эсхатологической мифологии, по сложности и «накрученности» сакральной метризации можно судить о значении кризисных периодов в социальной истории. Анализируя временные ритмы, описанные в иранской мифологии, можно отметить, что метризация производится в них по принципу триадичности . Если соотнести время существования данного мира с мифологическим пра-временем, то срок его существования разделится на три больших периода, длительность которых, в свою очередь, выразится в утроенном трижды повторенном умножении сакрального числа 10 самого на себя. В этой метризации дважды повторяется дополнительная градация лишь последнего периода, в первый раз – трижды по тысяче лет, во второй – в последние три дня. Это воспринимается как нарушение мирового порядка, как нарастающая аритмия времени, неминуемо ведущая к катастрофе, которая окрашивается опять-таки тремя сакральными характеристиками: холодом чудовищной зимы, ужасом перед деспотичной властью дракона и испепеляющим гибельным дыханием огненного вихря.
В древне-индийской мифологии [6,C.185] вначале сакрализуется ритм человеческой жизни, он проецируется на способ существования верховного существа, и только после этого он подвергается космической онтологизации, в результате чего космическое время в целом окрашивается качественной спецификой жизни верховного существа: Брахма живет сакральных 100 лет. Следующие по длительности космические периоды также выражаются в антропных по сути суточных ритмах сна-бодрствования: в период бодрствования Брахма создает мир, который затем развивается, разлагается и гибнет, после чего Вселенная засыпает и ждет нового пробуждения Брахмы. Срок существования каждого из миров (кальпа) делится на 1000 больших веков (махаюг). В свою очередь, каждая махаюга состоит из 4 веков по нисходящей: крита, трета, двапара и кали.
Таким образом, в индуистской мифологии ось времени четко ограничена рамками сакрального века Брахмы. Первые три градации относятся к сакральному времени (сакральный век Брахмы делится на годы, затем каждый год делится на сутки, после чего каждые сакральные сутки делятся надвое в соответствии с ритмами сна-бодрствования Брахмы). И только сакральный день считается профанным временем существования материального мира. Поскольку же в веке насчитывается 36500 дней, общее обозримое сакральное время 36500 раз равномерно разбивается профанными отрезками, и лишь внутри каждого из этих профанных отрезков задается неравномерная метрика, создающая ощущение аритмии и приводящая всякий раз к катастрофе на границе между днем и ночью. Но и границы переходов от света к тьме качественно отличаются от границ переходов от тьмы к свету: первые обозначаются катастрофами (точки сингулярности первого рода), вторые – ритмически повторяющимся творением (точки сингулярности второго рода). Вследствие этого вся обозримая ось времен попеременно разбивается точками сингулярности разных родов, между которыми попеременно располагаются профанные и сакральные отрезки, и лишь первые из них наделяются неравномерной метрикой, вторые же как бы внутри пусты и тем не менее как бы равны первым. Тем самым индуистская метрика времени довольно своеобразна. Самыми главными ее особенностями являются: ограниченность сакрального времени, многократная неравномерная делимость и неоднородность. Попытаемся теперь сравнить приведенные модели времени с тем описанием времени, которое дается в Библии. Переход от профанного настоящего к сакральному будущему происходит в пограничном времени, описанном в Апокалипсисе. В сравнении с предыдущими эсхатологическими описаниями библейская эсхатология наделяет пограничное время своими характерными чертами. В начальной части текста время еще не ритмизируется, и лишь в процессе снятия семи печатей появляется ритм, причем временные интервалы, символизируемые печатями, наполнены качественными характеристиками социальных бедствий: войны, голода, смерти, мести, скорби и горя. В первые четыре вносятся сравнительная однородность посредством образов четырех известных апокалипсических всадников, но лишь последний интервал наделяется внутренней градацией посредством звуков семи труб: “первый ангел вострубил”, “второй ангел вострубил”…И вновь лишь в последний интервал вносится дополнительная градация посредством семи «чаш ярости божьей», которые опять-таки качественно окрашены в тона различных социальных бедствий. Таким образом, в пограничное время Апокалипсиса метрика вносится тремя последовательными семикратными градациями, но каждая последующая градация относится не ко всем интервалам, а лишь к последнему, создавая ощущение усиливающейся чудовищной аритмии, скорость нарастания которой по сравнению с индуистской значительно возрастает.

Литература.

1. Бушуева Г. Время в мифологии // Достоверное и проблематичное. Мурманск. 2002.
2. Коэн П. Теория множеств и континуум-гипотеза. М. 1969.
3. Лукьянов А.Е. Истоки Дао. М. 1992.
4. Мелетинский Е.М. Время мифическое // Мифы народов мира. М. 1980. Т. 1.
5. Мелетинский Е.М. Рагнарек // Мифы народов мира. М. 1980. Т. 2.
6. Топоров В.Н. Брахма // Мифы народов мира. М. 1980. Т. 2.
7. Топоров В.Н. Космогонические мифы // Мифы народов мира. М. 1980. Т. 2.
8. Уинфри А. Время по биологическим часам. М. 1990. .
9. Юнг К. Попытка психологического истолкования догмата о троице // Юнг К. Ответ Иову. М. 1995.

Галина Бушуева. Онтология социального будущего // Бренное и вечное: образы мифа в пространствах современного мира: Мате-
Б87 риалы Всерос. науч. конф., посвященной 10-летию философского факультета Новгородского гос. ун-та имени Ярослава Мудрого. 28-29 сентября 2004г. / НовГУ им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2004.