Главная страница.

Максим Гуреев. Мифосимволическая активность политических элит как источник социокультурной модернизации

Начать следует с того, что тесные отношения между основополагающими нормами социального взаимодействия и символическим аспектом человеческой деятельности вытекают из того факта, что, как полагал Шмуэль Эйзенштадт, даже при самом поверхностном взгляде на содержание подобных норм нельзя не отметить, что они находят выражение в разнообразной символике, имеющей отношение к некоторым экзистенциальным проблемам человеческой жизни, а также к противоречиям и проблемам, которые свойственны организованной социальной жизни. Такими основополагающими нормами могут, например, быть нормы принадлежности к различным коллективам или доступа к ресурсам и контроля над ними или символы коллективной идентичности.
В противоположность тому, что полагают многие структуралисты, эти символические ориентации, представляя предположительно общие закономерности или свойства человеческого мышления, не приводят непосредственно, в некоем акте эманации, к утверждению тех или иных основополагающих норм социального взаимодействия.
Наиболее важные символические проблемы, по Эйзенштадту, можно разделить на два больших круга: один, включающий то, что может быть названо экзистенциальными проблемами космического бытия человека, и другой – он связан со специально символической оценкой требований социальной жизни. [3, 70].
С точки зрения Никласа Лумана, генерализация символов является источником всех возможностей усиления власти; генерализация символов также лежит в основе дифференциации кода и процесса. Под генерализацией он понимает «обобщение смысловых ориентаций, делающее возможным фиксацию идентичного смысла различными партнёрами в различных ситуациях с целью извлечения тождественных или сходных заключений» [2, 52]. Под символизацией (символами, символическими кодам), по Луману, «следует понимать упрощённое выражение некоторой комплексной интерактивной ситуации, которая в результате символизации переживается как единство». [2, 53]. При этом исследователь добавляет, что «конститутивные условия коммуникативного средства «власть» не могут как таковые непрерывно тематизироваться в сознании обеих сторон. Они сводятся воедино и излагаются словами-символами, знаками или посредством символизации идентичности коммуникантов. Формы выражения при этом варьируются, например, в зависимости от отношения к источникам власти, степени персонализации, меры влияния правых институтов и тому подобного. Но символизация как таковая является неизменным реквизитом формирования власти» [2, 53].
Символическое значение основных организационных требований, возникающих в межличностных и социальных отношениях, прежде всего, связано с коренными дилеммами социальной жизни – «иерархия и равенство, конфликт и гармония, индивид и общность»; а также с относительным значением «власти, солидарности или институциональных побуждений как главных ориентаций в социальном порядке». [3, 71].
Стремление к социальному порядку выражается «на всех уровнях социального взаимодействия – от более неформальных межличностных отношений через различные формальные или институциональные разряды вплоть до формирования макросоциального порядка. На всех таких уровнях социального взаимодействия общество находит те или иные ответы на глобальные проблемы; и они становятся отправными точками в символическом конструировании социальной реальности, в формировании основ осмысленного социального и культурного порядков и в устройстве механизма, обеспечивающего участие в последнем. Эти ответы становятся также отправными пунктами в собирании разрозненной социальной практики в некие образцы (паттерны) осмысленного опыта, которые объемлют важнейшие области социальной и культурной жизни, в формировании и сохранении осмысленного содержания личной жизни в её известном отношении к этим порядкам.
Подобно всем другим сферам человеческой деятельности, такие ответы группируются, как выявил Шмуэль Эйзенштадт, по трём взаимодополняющим направлениям. Они дают:
1) символические модели соответствующей сферы деятельности, иначе говоря, в данном случае социального порядка;
2) принципы структурирования базисных схем деятельности в той или иной сфере, в данном случае – структурирования основополагающих норм социального взаимодействия и параметров социального порядка;
3) конкретную символику для отношений между кодами и моделями и актуализацию этой символики в конкретных ситуациях.
Одним из аспектов этих символических ориентаций, наиболее значимым в формировании основ или критериев различных основополагающих норм социального взаимодействия, является кристаллизация таких ориентаций в специфические образцы кодов, которые соединяют широкие очертания институционального порядка с ответами на основные символические проблемы человеческого бытия и социальной жизни. Такие коды отнюдь не представляют собой культурно-ценностные ориентации всеобщего и неопределённого характера. Они гораздо ближе к тому, что Макс Вебер назвал «этикой хозяйствования», другими словами – к обобщающим формам религиозной либо этической ориентации в особой институциональной сфере и её проблемах, к оценке сферы и формулированию принципов её организации и поведения в ней в связи с соответствующими ответами на те или иные фундаментальные проблемы человеческого бытия». [3, 72].
Каким бы ни было отношение между моделями социальных и культурных систем и системами кодов, с одной стороны, и основополагающими нормами социального взаимодействия – с другой, содержание этих основополагающих норм не является непосредственно производным от содержания или динамики символов. [3, 73]. Существует различие между процессами, в которых эти основополагающие нормы формируются и воспроизводятся, и другими, более тривиальными формами социального взаимодействия. Такое различение включает несколько аспектов.
Более тривиальный или чисто организационный обмен и взаимодействие осуществляются по преимуществу индивидами, действующими в качестве частных лиц или же представителей существующих коллективов, либо по случаю, либо в продолжительном, но относительно свободном обмене простыми базовыми ресурсами, будь то богатство, услуги, власть или уважение. Напротив, взаимодействие, ориентированное на формирование основополагающих норм, основывается на потенциально долгосрочных обязательствах и на готовности воздержаться от некоторых благ и риска, свойственных более непосредственному обмену или взаимодействию.
Так, например, к формированию основополагающих норм социального взаимодействия относится не сам по себе обмен простыми, базовыми ресурсами, но, прежде всего, соотношение между этими ресурсами и символическими ориентациями. Такое соотношение соединяет структурирование контроля над относительно долгосрочным распределением основных типов ресурсов с осмыслением ситуаций социального взаимообмена.
Готовность признать определение смысла социальных ситуаций, которая подразумевается при формировании основополагающих норм социального взаимодействия, имеет два взаимодополняющихся аспекта. Она влечёт за собой в той или иной ситуации отказ более могущественных субъектов от некоторых непосредственных преимуществ, которыми они располагают или могут располагать, в пользу менее сильных или менее непосредственных преимуществ, таких, как легитимизация своего права определять общие цели социального порядка. [3, 73].
Для тех групп, которые располагают относительно небольшими или более рассеянными ресурсами, готовность принять такие нормы предполагает,
во-первых, отказ от возможности свободно использовать свои ресурсы и власть либо устранение от участия в той или иной ситуации;
во-вторых, наделение некоторых субъектов правом обеспечить организационные основы социальной жизни и вместе с этим структурирование пространства и базиса доверия и солидарности.
Установление основополагающих норм осуществляется, с одной стороны, через взаимодействие между элитами (политическими, экономическими, образовательными), которые заняты в организационно-институциональной сфере и готовы (или кажутся готовыми) использовать свои ресурсы скорее в коллективных, чем в частных интересах, и, кроме того, элитами, которые вырабатывают модели социального порядка, создают нормы и/или организационные системы, а с другой стороны, теми индивидуальными субъектами, социальными ячейками, слоями, группами или их представителями, которые не только представляют интересы своих групп, но одновременно пытаются выразить потенциальную солидарность коллективов в целом и которые желают вложить свои ресурсы, а главное готовы принять и поддержать системы долгосрочного взаимодействия.
Группы, вырабатывающие модели социального и культурного порядка и солидарности, создают коалиции, которые отличаются от тех, что обычно рассматриваются в исследованиях коалиций, где последние состоят из субъектов только одного типа, действующих в рамках данной системы социального взаимодействия и связанных с другими субъектами симметричными или асимметричными отношениями власти. Указанный первым вид коалиции сходен с теми, что анализировали, например, С. Липсет и Ст. Роккен в своём исследовании о формировании партийных систем в Европе. Подобные коалиции отличны заодно от межклассовых коалиций, которые анализировал Б. Мур в книге «Социальные истоки диктатуры и демократии».
Это отнюдь не значит, что классовые позиции или интересы не играют важной роли в подобных коалициях. Напротив, нет необходимости говорить, что они составляют в образовании последних очень важный компонент, так как затрагивают самые насущные вопросы политической и экономической жизни. Однако, как выясняется, интересы, казалось бы, сходных классов зачастую структурируются различными элитами по-разному. [3, 74].
Именно благодаря таким коалициям, действующим в особых институционально-ритуальных, правовых и коммуникационных системах, и институционализуются, по Эйзенштадту, основополагающие нормы социального взаимодействия.
При всём том эти основополагающие нормы не являются просто данными либо гарантированными. «Их функционирование, как и их основных институциональных производных, обусловливается тем, что действующие в рамках соответствующих систем институтов разнообразные коалиции осуществляют постоянный контроль над теми механизмами перемещения ресурсов, которые имеют решающее значение с точки зрения доступа к различным рынкам и позициям». [3, 75]. Как итог, можно привести мысль французского социолога Пьера Бурдье, согласно которому именно «соответствие практики правилу приносит дополнительную символическую выгоду, которая имеется в том, чтобы жить по правилам или, как говорится, держаться в рамках правил, уважать правила и ценности группы» [1, 118].

Литература:

1. Бурдье П. Начала. Choses dites : Пер. с фр. / Pierre Bourdieu. Choses dites. Paris , Minuit , 1987. Перевод Шматко Н.А. / – М.: Socio-Logos, 1994. – 288 с.
2. Луман Н. Власть / Пер. с нем. А. Ю. Антоновского. — М.: Праксис, 2001. — 256 с. — (Серия «Образ общества»).
3. Эйзенштадт Ш. Н. Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций / Пер. с англ. А.В. Гордона под ред. Б.С. Ерасова. – М.: Аспект Пресс, 1999. – 416.

Максим Гуреев. Мифосимволическая активность политических элит как источник социокультурной модернизации // Бренное и вечное: политические и социокультурные сценарии
Б87 современного мифа: Материалы Всерос. науч. конф. 11-12 октября 2005 г. / НовГУ им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2005. 265 с.48-52