Главная страница.

Игорь Ильин. Примеры несостоятельных объяснений правового скептицизма в России

Такими примерами являются все попытки, в которых авторы стараются объяснить данную проблему, обращаясь к специфическим условиям той или иной исторической эпохи. Метод единства исторического и логического подходов будет в данном случае оставаться несостоятельным принципиально. Рассмотрим к примеру два таких случая.
Пожалуй, самым показательным временем негативного отношения к праву в России является эпоха советского строя 20-30-х гг. двадцатого столетия. Пытаясь дать объяснение причин негативной этики права названного периода, современный отечественный исследователь Э.Ю. Соловьев обращается к особенностям исторической практики первых послереволюционных лет.
Наиболее вульгарное понимание права и пренебрежительное к нему отношение, как известно, было выражено тогда в простонародье, а именно, в среде пролетариата.
Основной причиной приведшей к правовому нигилизму трудящихся масс становится, как показывает Э.Ю. Соловьев, ее экономическая несостоятельность, что позволило государству взять на себя тотальное попечение о ее благосостоянии, отобрав взамен право самостоятельно решать свою судьбу. Деклассация российского общества, вызванная мировой войной и тяжелым экономическим положением страны, привела людей к откровенному правовому нигилизму. Идеальным основанием, отворачивающим людей от права в их сознании, явилась их же этическая установка на недопустимость понимания своих решений в отношении самих же себя, своего благополучия как самых достоверных и надежных. В таком случае считается, что государство лучше меня самого знает, что мне нужно. Потому человек спокойно относился даже к несправедливому наказанию, если оно могло быть им понято как средство для осуществления общего блага. Как пример Э.Ю. Соловьев передает свою беседу с постаревшим строителем Уралмашзавода, осуждая готовность этого человека принять любое, пусть даже несправедливое насилие над собой как справедливость с высшей точки зрения и в конце концов как свое же благо: «меня арестовывают, растаптывают, возможно, уничтожают, чтобы меня же сохранить и воспитать»1.
Понятно, что в таком настроении не может быть и тени этической установки на личностную автономию. Вместо этого развито чрезвычайно признание примата общего блага над личным. Но такая черта всегда была свойственна русскому человеку, а не появилась в результате социальных потрясений рассматриваемых Э.Ю. Соловьевым. Согласимся с положением, вынесенным современным отечественным исследователем В.К. Трофимовым, написавшем замечательную работу по русской ментальности: «Коллективизм есть системное социальное качество не только социалистического периода истории: он пронизывал быт и ментальность русского народа задолго до проникновения марксизма в России» 2. И уже дальше исследователь делает очень важный вывод. Примат общего над личным или как пишет В.К. Трофимов «мы-психология» приводит русских не столько к самодисциплине, сколько к необходимости сильного внешнего сдерживающего фактора на пути к необузданным индивидуальным общественно опасным и нежелательным проявлениям. Понятно, что если в иерархических представлениях об этике личные цели подчиняются или ставятся ниже целей общественных и обратное положение вещей воспринимается как дикий эгоизм, тогда внешние публичные запреты, направленные, как правило, на сохранение общественных интересов, будут для человека играть роль гораздо более сдерживающего фактора, чем внутренние личные ограничения. Русские привыкают потому не к самодисциплине, а к необходимости внешнего принуждения. « Исторические факты свидетельствуют, что ослабление в менталитете русского народа принципа «мы-психологии» становится побудительным мотивом для демонстрации русскими скрытых доселе негативных явлений…Принцип «мы-психологии» выполняет для русских роль сдерживающей плотины на пути «шабаша» негативных национальных ментальных свойств. Если русский человек находится под опекой социальной группы, и его деятельность регулируется «мы-психологией». Он проявляет лучшие качества…» 3.
Настроение, по которому человек воспринимает репрессивные меры в отношении себя самого как воспитывающие и спасающие, не было свойственно только рабочему классу и жило среди людей не только в годы первых пятилеток. Известно, что в царскую эпоху московской Руси времен Ивана Грозного бояре, отсидев в «холодной» несколько дней, выходя оттуда, кланялись Царю в ноги и благодарили за то, что тот « научил их уму разуму».
Возьмем другой пример, не имеющий никакого отношения к обездоленному пролетариату и к боярскому сословию, но выражающий в сущности такое же настроение. Русский философ В.С. Соловьев пишет в своей этике «Я, как нравственное существо, хочу, чтобы на земле царствовало добро, я знаю, что один не смогу этого достигнуть, и я вижу собирательную организацию, предназначенную для этой моей цели – ясно, что эта организация не только не ограничивает меня, а напротив, снимает с меня мою индивидуальную ограниченность, расширяет и усиливает мою нравственную волю. Каждый, поскольку его воля нравственна, внутренне участвует в этой всеобщей организации нравственности, и ясно, что могущие отсюда вытекать внешние ограничения для отдельных лиц утверждаются их собственным высшим решением и, следовательно, никак не могут нарушать моральной самозаконности»4. Комментируя такое рассуждение, философ и правовед Б.Н. Чичерин делает следующее замечание: «Итак, еретика или богоотступника сажают в тюрьму или даже сжигают для спасения его души и для предохранения других от пагубных учений, и при этом его уверяют, что это – исполнение его высшей собственной воли. Этот аргумент прямо взят из иезуитской морали… Вы хотите водворить Царство Христово, то есть по существу своему религиозное общество, и хотите сделать это властными мероприятиями, заменяющими внутренне решение совести принудительным внешним законом»5.
Соглашаясь, с негативной оценкой, которую Чичерин дает приведенному высказыванию Соловьева, следует указать на другой источник названного понимания нравственности. Таким источником является не иезуитская мораль, а сами русские духовные традиции, которые одинаково хорошо прослеживаются и в настроении доктора философии Владимира Соловьева и в душах беспризорного пролетариата. Если настроение пролетариата, характеризуемое готовностью принять в отношении себя какое угодно насилие как свое же благо, сложилось в силу определенных исторических обстоятельств, то откуда такое же настроение в душе русского философа Соловьева? Никакого отношения к пролетариату Соловьев не имел, никаких социальных революций не переживал. Ни Соловьев, ни бояре эпохи Ивана Грозного. Различные люди, различные судьбы, эпохи, но и там и здесь мы встречаем в сущности одно настроение, которое, очевидно, не обязано своим проявлением социально-политическим событиям начала тридцатых годов, как старается показать это Э.Ю. Соловьев. Сознание людей просвещенных и сознание простого народа содержит представления, которые по сути своей идентичны и которые воспроизводятся из поколения в поколение, не смотря на любые исторические изменения.
Пытаясь объяснить известные проявления правового скептицизма в России как результат влияния внешних исторических обстоятельств, некоторые исследователи обращаются уже к западному историческому опыту как источнику названного настроения. Известно, что негативное отношение к праву, впервые дало о себе знать в России еще до всяких революционных событий. Одной из характерных черт русской дореволюционной мысли было отрицательное либо пренебрежительное отношение к праву, которое проповедовали русские просвещенные умы как правового, так и левого толка. Рассматривая такое явление, А. Валицкий отмечает, что основным мотивом названной этики права «являлось убеждение в неизбежном антагонизме и даже в полной несовместимости права и нравственности»6. Казалось бы, сделанное замечание предполагает обратиться к специфике русского типа нравственности, с точки зрения которого юридическое право претит убеждениям совести. Аргументом предлагающим идти в другом направлении у А. Валицкого является следующий: в русском просвещенном обществе правовой нигилизм разделяли далеко не всегда и не все его представители.
Не сложно понять, как это показывает и А. Валицкий, что доверие к праву было вызвано влиянием европейского просвещения, его верой в правовое государство, разумное законодательство и естественные права человека. И уже наступившее в Европе в период политических реставраций разочарование в правовых идеалах так же оказывает соответствующее влияние и на просвещенные умы России. На Западе социалисты стали считать права человека, которыми так гордились французские революционеры, правами эгоистичных буржуа, а политическую свободу фальшивым лозунгом, закрывающим истинные цели буржуазии. Консерваторы выражали призрение к конституции, а консерватизм романтический, который, как пишет А. Валицкий, оказал глубокое влияние на русских славянофилов, выразил призрение ко всем формам рационально-нормативного плана. Учитывая то мощное влияние, которое переживали русские умы от просвещенной Европы и в России начинает складываться соответствующее настроение в отношении к юридическому праву. Отсюда и начинает рождаться, по мнению А. Валицкого, пренебрежительное отношение к либеральным идеям и увлечение социализмом, что и становится серьезным препятствием на пути развития правовой культуры в России: «появления в России традиции недоверия к праву и враждебность к либеральным ценностям я бы не связывал с какими-то уникальными свойствами русской культуры, «русской души»…Это влияние было связано с определенной идеологической ситуацией в Европе, будучи отражением переживаемого Западом глубокого кризиса либерализма. На мой взгляд, это не продукт какой-то извечной «русскости», но скорее свидетельство сложного процесса взаимовлияния культуры Запада и культуры России»7.
Приведенные замечания из статьи А. Валицкого не могут не вызывать ряд возражений. Действительно, о пренебрежительном, негативном отношении к идеи правового государства обращаясь к историческому периоду раньше восемнадцатого столетия говорить, не приходится за отсутствием соответствующего идейного содержания. Но это не означает, что до указанного времени в России не было и не могло существовать негативного отношения к юридическому праву. Элементы юридического права, необходимо существовали за долго до рассматриваемого А. Валицким периода, но в силу неприятия писаного закона среди всех слоев населения должного развития и применения таковой не получал. Общественная жизнь страны развивалась во многом за счет сложившихся когда-то обычаев, а также за счет воли и произвола наличествующей власти. Не случайно попытка четкой регламентации социальной жизни по закону начинается только с европейских реформ Петра. Такое начинание не было успешным с самого начала и продолжает оставаться серьезной проблемой по сегодняшний день. Почему же тогда именно к девятнадцатому веку А. Валицкий относит появление в России традиции недоверия к праву и игнорирует, таким образом, всю предшествующую историческую практику? Ведь нельзя сказать, что с появлением идеи правового государства юридическое право получает другую природу, что его атрибутами больше не являются формализм или нормативность. Юридическое право получает новое дополнительное предназначение, но при этом остается юридическим правом. Естественно потому допустить, что существующее в стране исстари метаюридическое миропонимание и явилось препятствием должного развития идей либерализма, правового государства, а не влияние возникшего на Западе в один из периодов нового времени разочарования в правовых идеалах. Вся история отечественного права, которая началась в России не в девятнадцатом и не в восемнадцатом веке, но много раньше показывает скептическое отношение к юридическому праву. О каком уже в таком случае иноземном влиянии может идти речь?
Нельзя, конечно вовсе отрицать влияние западных правовых начинаний на образованный слой в России, но было ли оно таким безусловным, как старается показать А. Валицкий? Почему послушно восхитившись идеалами правового государства и так же разочаровавшись в них русские, не пошли дальше вслед за своими учителями? Действительно, идея правового государства перестает быть на Западе предметом безусловного поклонения. Вместо этого на право начинают смотреть как на необходимое и оптимальное средство, обеспечивающие нормальные условия для человеческого общежития. Исчезает иллюзия идеального социального улучшения, но реально складываются и крепнут конституционные государства. Почему же русские образованные люди не перешли к такому трезвому здравомыслящему миропониманию? Почему, как пишет и сам А. Валицкий, русская интеллигенция уже «отнеслась критично к позитивистскому воплощению либеральных идей, которое демонстрировал Запад, и увлеклась социализмом как наиболее прогрессивным идеалом человечества»? 8.
Действительно, идеально воплотить идею правового государства не удалось, хотя реализация любой идеи неизбежно получает свое ограничение. Но именно невозможность достичь совершенного состояния и стало для русской интеллигенции критерием пагубности идеи как таковой. Потому о праве забывается и начинается поиск других начал способных привести к желаемому совершенному результату в деле общественного мироустройства. На Западе при всем существовавшем критическом настроении в отношении юридического права не сложился правовой скептицизм, переходящий исправно из поколение в поколение. Такая традиция складывается в России. Таким образом, можно обоснованно говорить о «каком-то» самобытном русском начале, которое является решающим фактором и при освоении любого опыта западной цивилизации.

Литература:

1. Соловьев Э.Ю. Правовой нигилизм и гуманистический смысл права // Квинтэссенция. Философский альманах. М.,1990. с.194.
2. Трофимов В.К. Менталитет русской нации. Ижевск. 2004. с.197.
3. Там же.
4. Соловьев В.С. Оправдание добра. Соч. в 2 т. М.,1990, т.1. с.123.
5. Цит. по Валицкий А. Нравственность и право в теориях русских либералов конца девятнадцатого – начала двадцатого века. Вопросы философии. № 9. 1991. с.34.
6. Там же, с. 35.
7. Там же. с. 29.
8. Там же. с. 28.

Игорь Ильин. Примеры несостоятельных объяснений правового скептицизма в России // Бренное и вечное: политические и социокультурные сценарии
Б87 современного мифа: Материалы Всерос. науч. конф. 11-12 октября 2005 г. / НовГУ им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2005. 265 с.95-101