Главная страница.

Андрей Некита, Сергей Маленко. Миф о Правопорядке как инструмент экзегетики превращенной социальной системы

Обращает на себя внимание явная тяга современной социальности к любым эманациям содержательной неподлинности, с готовностью оформляющей в статусе социально престижных именно те модусы очастненного, производственно-трудового пребывания людей, которые, с одной стороны, являются наиболее официозными и институализированными, а с другой, - наиболее лояльными, предсказуемыми и доступными для Властного оперирования ими. Таким образом, именно отчуждённое институциональное посредничество выступает в современных условиях наиболее престижной и потому господствующей, формой социального активизма.
По мнению авторов, одной из основных конкурентноспособных отраслей социального пребывания выступает система права, производящая поставленную на поток конвертацию смыслов бытия в иерархию адаптированных социальных значимостей и представляющая модус Государственного оперирования конгломератом бессознательных коллективных имаго Справедливости, Законности и Порядка. По мнению Н.Бердяева, право представляет правду, «преломлённую в социальной обыденности»1, именно поэтому, всё архетипическое многообразие природного и общественного бытия однозначно интерпретируется и кодифицируется в поле «де-юре» - «де-факто». В связи с этим, совершенно недопустимой следует считать обыденную для превращённой социальности практику, когда основные «жизненные» советы социальный индивид стремится получать в обмен на деньги и от профессиональных политиков, адвокатов, психологов и священников и других номенклатурных знатоков институционально «социализированных душ», при полном самоустранении философов, в особенности занимающихся социальной и моральной проблематикой. Следует отметить, что подобная ситуация возможна только при создании государственной системы условностей, в которой пребывание социального индивида, за которое он должен расплачиваться, априорно квалифицируется как греховное, ненормальное и девиантное.
В связи с этим, полагаемая Властью социоорганизующей, функция перманентного оправдывания социального индивида перед иерархией отчуждённых институтов, предполагает выделение в социальной номенклатуре видов труда, связанных с профессиональной отработкой доказательства формальной виновности или невиновности индивида перед опекунским имиджем Государства. Производящая узаконенную софистику адвокатура, фактически выступает официальным депозитарием нанимаемой и оплачиваемой виртуальной социальной совести, институциональной ассистентской практикой социальных формализаций индивидуальных содержаний.
Официальное оформление института адвокатуры обусловлено, по мнению авторов, рядом моментов. Во-первых, специфика её имманентной, формальной несвободы определена функциональной обязанностью «защищать» Государство от вненормативных эманаций индивидуального социального пребывания, перед сакральным имиджем Закона его же методами. Сама суть адвокатуры заключается в максимально полном, исключая лишь саму Власть, отождествлении с Государством как иерархической системой поточных отчуждённых формализаций. Адвокаты профессионально узурпируют посредничество между сложившимся в Государстве формализованным имаго социальной Законности и устоявшимися представлениями об модусе взаимодействия отдельного индивида с институционально противостоящим ему государственным механизмом, перманентно воспроизводящим имманентные сбои законодательно оформленного социального порядка.
Во-вторых, порочная, круговая бессодержательность адвокатского труда состоит в ритуальном, освященном Законом, воспроизводстве системы бессознательного раболепия перед Его, постатейно локализованной в параграфах Кодекса Святостью, вместо её сознательного освоения, открывающего перспективы «снятия», как однозначно противостоящей миру индивидуального творчества, официально сдерживающей, надзирающей, направляющей и карающей Нормы. Априорно квалифицируя отдельные формализованные и кодифицированные феномены социального пребывания в статусе правового прецедента, как частного случая социального факта как такового, адвокаты, посредством своего «творческого», однозначно редукционного, экзегетического труда, производят не что иное, как очередной виртуальный уровень законной абстракции социума. Этот уровень имеет более высокий, по сравнению с имеющимся прецедентным, индекс формализации, подминающей мнимую реальность Закона, провоцируя, таким образом, усугубление институциональной изоляции социума, при одновременном усилении формальной зависимости от Закона фактов социального и содержаний феноменов индивидуального бытия. Поэтому, в каждом «частном» акте своего труда, человек, социально представленный Должностью адвоката, с убеждениями, основанными лишь на прецеденте, воспроизводит коллективные имаго Законности, как действительного олицетворения возможного социального Порядка. В свою очередь, Закон, представляет Государство как совокупность коллективных имаго, воплощённых в универсальной, кодифицированной системе социального Порядка. В итоге, именно Государство выступает единственно возможным, действительно легитимным воплощением коллективных имаго социальности как таковой, оформление которой в восприятии индивида, в процессе его социализации, производится посредством официально организованного, ритуального отчуждения и замещения индивидуальных содержаний иерархией коллективных имаго, последовательно представленной Должностями, Законом и Государством.
Институциональное оформление адвокатуры и резкое повышение рейтинга её социальной значимости становится возможным в условиях социальной трансформации официальной парадигмы интерпретации преступности как основного средства производства правоохранительных институтов. Спецификой предшествующих этапов социально-формациинного оформления отчуждения, было стремление к насильственной локализации преступности и институциональному дистанцированию от нее, посредством атрибутирования маргинальных преступных групп в статусе изгоев и фактически асоциальных элементов. Подобное конституирование асоциальности преступности выражает исконное стремление неставшего сознания к отстранению от неосвоенных бессознательных содержаний, оформляемых как Иное, Чужое, а следовательно – Враждебное. Ритуальное воспроизводство системы маргинального и асоциального означивания преступности обусловлено модусами отчуждённого социального пребывания , что позволяет Власти, с одной стороны, методом доказательства от противного, полагать мнимую адекватность Истине институализированных ею товарно-социальных ценностей. А с другой – дает возможность Государству легализовать эскалацию своей карательно-репрессивной составляющей.
Фактически, асоциальность того или иного преступного деяния состоит в том, что оно, в лице того или иного параграфа Закона, игнорирует реальности пребывания сложившейся системы социальных конвенций, как результата стихийного «расширенного воспроизводства» конгломератов бессознательных имаго, отражающих складывающиеся в социуме представления о действующей системе значений допустимого и запретного, нормы и патологии. Попрание устоявшегося имаго Порядка, с необходимостью влечет за собой формальную реакцию Государства, выступающую ни чем иным, как его институциональной визуализацией. С одной стороны, расследование и вынесение приговора представляет процесс формальной идентификации совершенного преступного деяния с уже имеющимися прецедентами и последующего толкования меры его девиантности по отношению к институализированным, воплощенным в законодательных актах, бессознательным имаго исконной Праведности, Целесообразности, Безопасности и Рациональности. В то время как социальная судьба официальной истины, выраженной в приговоре, зависит, в конечном итоге, от количества и массы коллективных имаго разного уровня общности и официальной значимости, ложащихся на ту или иную чащу весов Фемиды. Причём, одним из вариантов формально уничижающей, институциональной интерпретации сознания выступает атрибутирование процесса формального подтверждения обвиняемым своей вины как «сознавания» в совершении того или иного преступления. С другой стороны, приведение приговора в исполнение представляет официальное закрепление процессов реставрации и реконструкции прежнего социального статус-кво этих имаго, иерархия которых была ситуативно разбалансирована и дискредитирована фактом индивидуального либо группового преступления её границ. И, наконец, в целом, визуализируется институциональный имидж социума, с положительным сальдо оприходовавшего дискретный нормативный катаклизм, и сумевшего, опираясь на авторитет Закона, вернуться в лоно формально-нормального, привычного и обыденного пребывания.
Таким образом, посредством Закона и Права, а равно как и посредством всех остальных социальных институтов, фиксируется и воспроизводится имманентно положенный социальным превращением общества, принцип «экономии развития», воплощенный в диктатуре бессознательных имагостазных импульсов, паразитирующих на социально попранном инстинкте самосохранения. По мнению авторов, фатальная тяга социальности к перманентным формализациям исходного потенциала архетипа, выражается в редукции спектра изменчивой витальной среды общества к искусственно эмулированному, социально-аморфному единообразию. Его качественным показателем выступает монозначная тенденция к прогрессирующей примитивизации, выражающаяся в государственно санкционированной консервации, конституирующей стагнацию как единственный модус социально-институционального пребывания. Емкой афористической формулой, описывающей сущность эмулированного социума является его, выведенное выдающимся социальным мыслителем М. Жванецким, кредо: «Очень тяжело менять, ничего не меняя, но мы будем!»2. Именно поэтому, превращённое пребывание социальности представляет броуновское движение её институциональных «частностей», «прогрессирующих» от изначального хаоса к более высоким, структурированным уровням цивилизованой антиархетипической анархии.
Характерно, что современная модель отчуждённой товарной социальности активистки «отрабатывает» весьма специфический комплекс бессознательных, формализованных имаго, обусловленных институциональной инволюцией социального имиджа преступности. Отныне, практика властных рационализированных обобщений выработанной человечеством номенклатуры возможных вариантов интерпретаций феномена преступности, делает её всё более имагостазно однозначной. В результате, проблема преступности «действительно» «снимается», но отнюдь не в философском, а лишь в формально бюрократическом смысле, как лишь «снятие с повестки дня». Подтверждением этого выступает и бессознательное аксиологическое амнистирование преступности, избавляющее её от векового клейма антипода социальности, что открывает для её конкистадоров широчайшие перспективы столь долгожданного, радикально-экстремистского, «Теневого» институционального реванша с целью фатального «черного передела» наличной социальности. «Выбеленная» в итоге преступность, отныне не является более ни политической, либо институциональной альтернативой, ни даже онтологической противоположностью абсорбировавшему её социуму, который, превратившись ещё и ценностно, весь оказался преступным, преступив меру порядка, поправ веками создававшиеся границы, отделяющие Закон от Беззакония. Официально уничтожив свою противоположность, изжив из себя возможность феноменологизации как коллективного, так и индивидуального, социальность оказалась вывернутой на изнанку, тем самым приговорив себя к комастазной однозначности, в логике которой, освященное законом и традицией, ритуализованное Преступление, утрачивает свою экстремальность, становится формализованным, нормальным, нормативно предусмотренным.
Принимая преступность как социальною норму, «естественный» фон «развития», социальность, оформляющаяся как «преступность в законе», становится заложницей превращенности законов «социального стояния», приговаривая каждого человека к пожизненному соучастию в глобальном, перманентном коллективном преступлении меры Бытия. В связи с этим, кардинально меняется специфика «героики превращенных будней». Отныне тест на «героичность» в социальной рефлексии проходят лишь те субъекты, которые наиболее «принципиально», активно и безобразно попирают уже и так извращенные основы социального пребывания. Именно так, превращенная социальность с необходимостью порождает терроризм, наделяя его статусом официальной, политической Тени. Причём, показательно, что в технике исполнения преступлений, террористы и иные «неформально» организованные группировки, наголову превосходят как предварительные меры предосторожности, так и зачастую контрмеры, предпринимаемые против них действующей социальностью.
Таким образом, формирующие и воспроизводящие декоративную деловую репутацию имиджа Власти, экономика, бухгалтерия, адвокатура и другие апологетические, экзегетические формы бессознательной профессиональной активности, занимаются в основном обслуживанием инфраструктуры Тени превращённой социальности. Их институциональная бессодержательность, обусловлена предельной абстрактностью отправляемых ними процедур обоснования, санкционирования, фиксирования, регистрации и оформления некоторых, наиболее значимых для воспроизводства всей системы отчуждённого превращения бытия, социальных изменений.

Литература:

1. Кротов В.Г. Словарь парадоксальных определений. – М.: КРОН-ПРЕСС, 1995, С.281
2. Жванецкий М.М. Год за два. – Л.: ЭТС “ЭТС “Экслибрис”, 1991, С.360.

Андрей Некита, Сергей Маленко. Миф о «Правопорядке» как инструмент экзегетики превращенной социальной системы // Бренное и вечное: политические и социокультурные сценарии
Б87 современного мифа: Материалы Всерос. науч. конф. 11-12 октября 2005 г. / НовГУ им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2005. 265 с.179-185