Главная страница.

Андрей Некита. Канонизация индивидуальной веры как предпосылка формирования мифов массового общества

Категорический императив – краеугольный камень любой этики – в христианской традиции был сформулирован следующим образом: «Итак, все, что только желаете вы, чтобы делали вам люди, то же самое делайте и вы им. Ибо в этом Закон и Пророки»1. Именно в акцентировании внимания на Законе и Пророках, официально опосредующих суперавторитетов с категорическим императивом, с точки зрения автора, и содержатся зерна фатального распада христианского мира на католическо-западную и византийско-восточнославянско-советскую цивилизацию. И если в первом случае акцент был сделан именно на Законе – то и главным результатом регуляции коллективного пребывания границах западной цивилизации становится Он, обеспечивая, в конце концов, чётко очерченную перспективу эволюции социальных формализаций отчуждения вплоть до формирования правового государства, обеспечивающего и гарантирующего соблюдение того, что никто не имеет формального права сделать человеку то, чего он сам себе не желает – то есть реальное социальное отправление категорического императива. Если же акцент сделан на Пророках – главным хранителем и гарантом того же императива в этом типе социальности непременно становится харизматический лидер.
Кстати, в социуме, где отсутствуют даже понятия о Законе, теоретически не должно быть и связанных с ним принуждения и насилия, а единственным арбитром, определяющим и регулирующим нормы поведения отдельного индивида становится Слово Пророка и общественное мнение как его коллективный резонанс. Тем не менее, именно это так называемое «мнение», изначально заклеймённое клеймом стадного рефлекторного одномыслия, и характеризуется еще меньшей терпимостью, чем любой из кодексов. Поскольку он сам, будто бы стыдясь своей чрезмерной формальности и обусловленного нею содержательного убожества, с целью их компенсации прямо-таки с мазохистским удовлетворением подталкивает индивида к «творческим» поискам целого спектра возможностей своего обхода. Но, когда социальность смонтирована на определенных магических лозунгах неспровоцированной и синкретической «любви к ближнему», фатальных формулах мнимого коллективного счастья, которые невозможно понять и поэтому обойти, индивид ощущает на себе постоянное давление не внутренне, а институционально мотивированного долга, принуждающего его следовать «Слову и Делу» как всех, без любых отклонений. Эти два нюанса и обеспечивают существование двух типов тотальной, бессознательной в своей основе, морализаторской формализации исходных инстинктивных, архетипических влечений человека к самосохранению, заключающихся в внеморальном потреблении им мира в границах социума себе подобных.
Считается, что история повторяется один раз как трагедия, а второй – как фарс или катастрофа. Итак, один раз бессознательная в массе своей социальность уже «отработала» путь от язычества к мировым религиям, и далее, к самоотверженной вере в светлое посюстороннее будущее, которое абсолютно не враждебно основам веры мировых религий, и прежде всего христианства. Наоборот же, чрезмерно этатизированное, наукоподобное, идеологизированное «язычество» откровенно враждебно и одному, и другому потому, что для него вообще не существует будущего, а есть лишь фатально обреченная вечность настоящего, направленного отнюдь не «мнимой многозначностью» моральных поисков, а лишь бессознательным, инстинктоподобным, безответственным «здравым смыслом», которому, кстати, не существует никаких единых сознательных альтернатив. Характеризуя его недиалектическую монолитность К.Маркс целиком справедливо отмечал: «Весь грубиянский характер «здравого человеческого смысла», который черпает из «гущи жизни» и не калечит своих природных склонностей никакими философскими или любыми другими научными занятиями, обнаруживается в том, что там, где ему удается заметить отличия, он не видит единства, а там, где он видит единство, он не замечает отличий»2.
Догматизированная религиозная вера является ни чем иным, как институциализированным оборотнем самодовольства, поскольку бессознательная масса априорно тяготеет к сверхстойким предрассудкам относительно того, что именно её модификация веры всегда должна восприниматься и означиваться социумом как единственно «истинная вера». Это-то и формирует иллюзию удовлетворения инстинктивных влечений к наслаждению и безопасности. Так как любая корпоративная вера охотно утверждает, что именно её адепты лучше всех и «благословенны» на наследование «частного рая», а все другие - «проклятые» еретики, олицетворяющие собою «царство греха».
Подобное инициированное и санкционированное государством остатусение религиозной веры в массовых представлениях фактически является ни чем иным, как открытым признанием и потворством фанатизму, официально укореняет в ней произвольно сформированный конгломерат бессознательного, однозначно агрессивного отношения к миру, явным образом превосходящего формальные границы его институционального вероисповедания. Формализация веры, как естественного способа образования и выражения индивидом своей сущности, с необходимостью ритуализирует его социальное пребывание, углубляет процессы отчуждения непосредственного духовного опыта индивида и его социального бессознательного имаго. Таким образом, полностью дегармонизируется и деструктурируется система воспроизведения и передачи опыта как единственного одухотворенного смыслом содержания человеческого бытия. То есть, институализация религии превращает веру в бессодержательный, формальный, ритуализованный «духовный» компонент превращенной социальности, представляющий собой исторически сформированный, стойкий комплекс бессознательных проекций по поводу пребывающих в социуме представлений о религиозности. Итак, вера, деградировавшая в институализированной религии, теперь фиксируется лишь в границах доступной бессознательному социуму формы.
Неслучайно, что в обезображенной формализациями социальности религиозная вера, как разменная монета политической власти, распыляется по официальным, а уже поэтому сакральным, представительствам – конфессиям, приходам и храмам, фактически утрачивая мифическое единство и прекращая свое существование в качестве символа вечно становящегося сознания. По мнению автора, чрезвычайно показательными в этом связи являются этимологические исследования, связанные со смысловым гнездом понятия «фанатизм». Оно происходит от лат. «fanaticus», то есть доведённая до пределов, преданность вере и её догмам, объединённая с крайней нетерпимостью к иным верованиям и взглядам. С другой стороны, грамматическая основа понятия «фанатизм» практически происходит от лат. «fanum» - «храм», что и становится формальной религиозной предпосылкой существования, идеологическим основанием обоснования и неминуемой, а потому и официально приемлемой, формой политической реализации фанатизма.
Наряду этим, необходимо отметить, и другой, сопредельное, а значит, целиком неслучайное, направление развертывания очерченного выше смысла в понятиях «фантом» (от греческого «phantasma») - «странное явление», «приведение», «призрак»; и «фант» - формальный признак мнимого присутствия определенного содержания. Таким образом, «фанатизм» предстаёт предельно отчужденной, внешней, надуманной формой отправления религиозной веры, окончательно отрекшейся и от Бога, и от Человека, и от Мира. Поставив себя «по ту сторону» феноменологии архетипа, фанатизм фактически переходит меру Жизни, а значит, единственным принципом его упадка отныне может быть лишь фатальная тяга к Смерти, получившая в древней мифологии получил название Танатос - Фанатос, Танат, Фанат) - от греческого «Thanatos» - Смерть. Как целиком справедливо отмечают авторы словаря «Психоанализ. Популярная энциклопедия» - Танатос предстаёт персонифицированным обозначением инстинкта смерти, стремления к ней, или инстинкта и тяги к агрессии и деструкции3.
Итак, как было показано, фанатизм предстаёт целиком закономерным итогом государственно-религиозной институализация веры, в границах которой сакрализуется ритуал формальной дискредитации и умертвления индивидуального сознания, а с ним и отлучение Жизни от религиозно обезображенной цивилизованной социальности. Но, следует непременно указать, что в современном, ложно цивилизованном мире, фанатизм не является стилистическим признаком одной лишь религии, а предстаёт не более и не менее чем нормой пребывания институализованной социальности как таковой, с блеском отрабатывая официальный государственный заказ на пропагандистское, и непосредственно исполнительское оформление агрессивной активистской апологетики, господствующей на всех уровнях социального взаимодействия бессодержательности. Вместе с тем, государство, как фактическое имаго современно упорядоченной и цивилизованно благоустроенной социальности, маркирует статусом фанатизма лишь те социальные акции и лишь в той мере, в какой они серьезно угрожают социальным основаниям аппаратного формирования, механизмам обыденной реализации и конвейерного воспроизводства власти. Таким образом, законодательное признание властью реальности фанатизма, а тем более официальное выделение целой номенклатуры его проявлений с определением характера и степени их угрозы социальности, свидетельствует о наличии оформившейся и отработанной процедуры постоянного ритуального «самоотмывания» власти от чрезмерных излишков Тени, как извечной свалки продуктов метаболизма обезображенной социальности в форме её номинального «отбеливания» и директивного сакрального «освящения», что и позволяет ей периодически прибегать к косметическим реставрациям первичного имаго социального порядка.
Оценивая сущность, характер и перспективы освоения опыта череды официальных кампаний по «искоренению» религии из номенклатуры социальной практики, К.Г.Юнг справедливо отмечает, что боги, которые «когда-то вызвали трепет, не исчезли – они лишь изменили имена: теперь они все рифмуются на «изм»4. А принудительно и декларативно лишенное одних богов, «человечество /…/ может создавать других. В условиях современного антирелигиозного крена в союзе с провозглашением государства как высшего принципа, религиозная функция возрождается в виде обожествления государства. Государство при этом фактически занимает место Бога»5. Итак, в современной, предельно этатизованной социальности, Церковь, как институализированная форма пребывания религии, никогда не может быть «отлучена» от Государственного Кормила, ведь «цивилизованная» религия представляет собой «всерьез и надолго» абсорбированный государством институт политического сервиса, надежно обслуживающий и удовлетворяющий номенклатуру «духовных» прихотей современной извращённой социальности.
Каждая религия претендует на монопольный произвол в отношении любых возможных интерпретаций истины, но и каждая религия представляет свою версию Откровения. Ведь после двух тысячелетий государственно-санкционированного господства религиозно институализированных христианских идеалов не состоялось ни возвращения Мессии, ни установления Царства Божьего, а лишь реализовался небывалый «взлёт» тирании под патронатом атеистического тоталитаризма, организовавшего рационально обоснованное убийство миллионов людей. Таким образом, коллективное бессознательное постхристианской эпохи представляет собой эклектическую смесь самоуверенности атомизированного индивида, декларированной властной истерии, официального разврата, доктринёрского, политиканского фанатизма – этой универсальной кормосмеси для расширенного воспроизводства массового человека, который с показным, пренебрежительным равнодушием наблюдает процесс фатального упадка формализованных цивилизацией мировых религий в пропасть инертного лицемерия, усреднённой обыденности и нарцисстического эгоизма.

Литература.

1. Библия. Книги Священного Писания и Нового завета. Канонические. Объединенные библейские общества, 1992, Новый Завет:Матфея 7:12.
2. Маркс К. Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 4, С.299.
3. Психоанализ. Популярная энциклопедия. - М.: Олимп; ООО «Фирма «Издательство АСТ»,1998. – С. 472.
4. Одайник В. Психология политики. Политические и социальные идеи Карла Густава Юнга: Пер. с англ. – М.: Ювента, 1996. С.47.
5. Там же, С.65.

Андрей Некита. Канонизация индивидуальной веры как предпосылка формирования мифов «массового общества» // Бренное и вечное: политические и социокультурные сценарии
Б87 современного мифа: Материалы Всерос. науч. конф. 11-12 октября 2005 г. / НовГУ им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2005. 265 с.185-190