Главная страница.

Евгений Росси. Герменевтика политической теологии К. Шмита

Карл Шмитт (1888-1985) – авторитетный немецкий правовед и консервативный мыслитель, занимающийся метафизическими исследованиями сферы теоретического гнозиса политических наук и права.
Обращаясь к политике, К. Шмитт экспериментировал с разными образцами её истолкования. Аналогичен подход к идее «христианской теологии», которым К. Шмитт провозглашает и разрабатывает естественно-теологическую постановку вопроса и методику. Насколько согласуется теология и политика этот вопрос, ответ на который может быть следует искать в религиозном складе ума католика К. Шмитта, той когерентности мышления и истории идей, согласно которой историю он понимал как историю искупительного подвига Христа и работал над христианской теологией истории. К. Шмитт интерпретировал свой труд в этом направлении.
«Теология» для К. Шмитта есть дополнение метафизики: широкое и неопределенное, условное заглавие систематического требования к «метафизическому» общему истолкованию действительности, точнее «Метафизическая картина мира определённой эпохи имеет ту же структуру, как и то, что кажется очевидным этой эпохе как форма её политической организации». К. Шмитт полагает, что стабильная нормативно-практическая ориентация имеется в пределах понимаемого мира в целом. Поэтому, будучи реальным специалистом в области права, он ведёт речь не только о «социологии понятий юриспруденции», но в известной мере сам становится «политическим теологом», когда истолковывает эти понятия в их сущностной «имманентности» и в прицеле на «радикальную понятийность». Эти понятия (суверен и суверенитет, власть и сила, государство, право и порядок и т. д.) имеют общую, родовую историю понятий из теологии так же, как и в обратном смысле существует известная «политизация теологических понятий». Характерно, что для выявления имманентной природы базисных понятий у политики К. Шмитт вводит в употребление крайне важный термин и понятие «тождеств» («Identität»), которое использует в гегелевском ключе.
С одной стороны эти понятия видятся погружёнными в социальность, чтобы показать, например, как «монархия обретала значимость в сознании этой эпохи ту же самую очевидность, какую для более поздней эпохи имела демократия», с другой же К. Шмитт предлагает отказаться от их предельности, чтобы «обнаружить последнюю, радикально систематическую структуру и сравнить эту понятийную структуру с переработкой в понятиях определенной эпохи».
В одном из первых положений «Политической теологии» утверждается, что «все точные понятия современного учения о государстве представляют собой секуляризированные теологические понятия»1 так, что и генезис (или дисгенезис) мышления политического тождественен генезису (или дисгенезису) мышления теологического. Точно также как, например, картезианское «cogito ergo Deus», понятие и идея Бога в XVII веке, стремившееся заменить более старые понятия средневековой схоластики, отныне тождественно самомышлению абсолютной монархии.
Что же касается общего целеполагания герменевтики политической теологии, то ей предпослана такая инструкция К. Шмитта: «Идея современного государства реализуется совокупно с деизмом с помощью такой теологии и метафизики, которая изгоняет чудо из мира»2.
В самом заглавии «Политическая теология» обозначается методически известная граница собственной теоретической задачи и одновременно «децизионисткий» опыт, чтобы перешагнуть за эту границу ради практического влияния. К. Шмитт объясняет это в понятии суверенитета. Он определяет суверенитет политически. «Суверенен тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении. Эта дефиниция может быть справедливой для понятия суверенитета только как предельного понятия (der Grenzbegriff)» – это ставшее классическим определение суверенитета одновременно – исходная теза и ключ к пониманию его политической философии. Принципиально здесь то, что разрешение чрезвычайного положения устанавливается признаком суверенитета.
И, наконец, ещё одно общее место: «Всякое право – это «ситуативное право». Суверен создает и гарантирует ситуацию как целое в её тотальности. Он обладает монополией этого последнего решения. В этом состоит сущность государственного суверенитета, который, таким образом, юридически должен правильно определяться не как властная монополия или монополия принуждения, но как монополия решения»4. Таким образом, К. Шмитт подчеркивает неспособность либерального правового государства и его учения о государстве, использовать чрезвычайное положение и представить юридический инструментарий для его политического разрешения. Он ссылается на Бодена и Гоббса. При этом он цитирует Бодена как отца современного понятия суверенитета, Гоббса как классический пример для того децизионистского мышления о решении, которое – «с нормативной точки зрения, родилось из ничто» – обязательность политического решения не вывести никакой высокой истиной, как из авторитета не вывести самого суверена. «Auctoritas, non veritas facit legem» – авторитет не истина, создает закон (Гоббс). Законы действуют не на основе отношения истинности, а в силу признания инстанций устанавливающих право.
Итак, собственно «решение» („Entscheiedung“) заявлено К. Шмиттом как децизионистский пароль и основополагающая дефиниция политики. «Решение» всегда остаётся актуальным в отношении того, кто его принимает: «Решение освобождается от любой нормативной связанности и становится в собственном смысле абсолютным».
Очевидно, и в политике существует некая регламентация и манифестация того, что принято считать «решением». Хотя всякое ли решение становится политическим по праву?
Именно политическое решение является решением, создающим порядок, т.е. устанавливающим право. Только решение устанавливает пределы порядка, который может юридически-институционно формироваться и формулироваться государством. Важным, по мнению Шмита, является отличать эту политическую дефиницию от юридически-институционной, конституционно-правовой дефиниции. Для Шмитта суверенный смысл политики конституируется через «децизионизм» (фр. La décision - решение), ставка на решение «или–или» в противоположность бесконечным дискуссиям и пустому компромиссу.
Антитезой решению выступает норма. Традиция правового позитивизма остаётся в границах «нормальности» юридического и не рассматривает исключительный случай как предмет дискурса права, утверждая отрицательно, что «…здесь государственное право кончается».
К. Шмитт же напротив развивал тот контркритический посыл, что «всякое право – это ситуативное право» и «норма нуждается в гомогенной среде. Эта фактическая нормальность – не просто «внешняя предпосылка, […] напротив, она относится к имманентной значимости нормы. Не существует нормы, которая была бы применима к хаосу».
Децизионизм – это культ решимости и действия в политике. Он предполагает политически насильственное достижение порядка. Право и государство существует согласно этому, прежде всего на основании суверенного решения о порядке. Власть и право совпадают в суверенном решении.
Политический порядок характеризуется правопорядком, в то время как он устанавливает различие власти и права и берет на себя личное обязательство власти в соответствии с функциональным модусом права. Власть и право совпадают, правда, в данный момент водворения порядка: «Должен быть установлен порядок, чтобы имел смысл правопорядок». «Здесь решение обособляется от правовой нормы и (сформулируем парадоксально) авторитет доказывает, что ему, чтобы создать право, нет нужды иметь право».
С установлением правопорядка право обособляется, но как функциональный модус этого порядка. Стало быть, подлинное «решение» в политике не исключает отмены действия, вплоть до полного упразднения сложившейся системы правопорядка, когда «два элемента понятия «право-порядок» здесь противостоят друг другу и доказывают свою понятийную самостоятельность». Власть порядка признает эту стабилизирующую функцию за счёт личного обязательства в сохранении права. Допущение одной идеи права учитывает это отличие власти от права как автономное значимое требование права.
К. Шмитт понимает идею права сообразно одной политической «фикции» и децизионистскому обоснованию суверенной власти порядка. На это рассчитано допущение совпадения власти и права в суверенном установлении порядка. Трансцендентальная «фикция» идеи права при этом рефлектирует не что иное, как метаполитическое требование установления права.
К. Шмитт постоянно уделяет особое внимание порядку как предпосылке права. В таком случае, он описывает децизионистский момент одного исторического решения и установления одного правопорядка.
Тем не менее, вместо того чтобы давать нормативное требование понятия права К. Шмитт твёрдо придерживается аналитики власти при рассмотрении эволюции права.
Правда и «потребность» разума он видит лишь в единстве объяснения мира, однако, отказывается от философского обсуждения и ограничивается методически в своей практически вмешивающейся правовой науке.
Стало быть, К. Шмитт видит философские проблемы, табуизирует такие вопросы, разумеется, тем, что использует в прагматическом намерении «теологические» ответы, не обсуждая их подробно. Поэтому «философское» всеобщее понимание и интерпретация его труда едва ли менее проблематичны, чем «теологический» вариант прочтения по ту сторону своего «теологического» самопонимания как «политическая философия». Насколько допустимо считать К. Шмитта философом; настолько этот вопрос философии права о должном признании политического порядка конфронтировал с государственной легальностью и обнажался как основной политико-философский вопрос.
Мышление же, которое требует для себя проявления достоверности абсолютного, собственно философией обозначаться не может. Философия должна быть прозрачной в вопросе и ответе философией. Философствуется же от собственного имени без запрета на вопрос и без претензии обязательных ответов на последние вопросы
Теоретически главная задача уже поставлена К. Шмиттом, представить нормативно-практическое понятие права, рассмотренное с исторической точки зрения, и оно едва ли позволяет себе изолировать историю права от истории власти.
По этой же причине последнее слово остаётся всё-таки за К. Шмиттом: «До тех пор, покуда философия имманентности, обретшая в философии Гегеля свою наиболее величественную системную архитектуру, сохраняет понятие о Боге, она включает Бога в мир и выводит право и государство из имманентности объективного».5

Литература:

1. Шмитт К. Политическая теология // Шмитт Карл. Политическая теология. М., 2000. С. 57
2. Там же.
3. Там же, С. 15.
4. Там же, С. 26.
5. Там же, С. 76-77.

Евгений Росси. Герменевтика политической теологии К. Шмита // Бренное и вечное: политические и социокультурные сценарии
Б87 современного мифа: Материалы Всерос. науч. конф. 11-12 октября 2005 г. / НовГУ им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2005. 265 с.218-222