Главная страница.

Максим Гуреев. Мифология социальных групп

Рассматривая тему мифологии социальных групп, нам необходимо, прежде всего, определиться с самими понятиями мифа и социальной группы. «Краткий политический словарь» даёт следующее определение мифа: «Миф (греч. mythos – слово, сказание) – 1) предание, в котором явления природы, общественной жизни и культуры представляются и объясняются посредством порождённых народной фантазией образов-олицетворений; 2) (перен.) вымысел, нечто фантастическое, неправдоподобное, легендарное; 3) в современной политической лексике обозначает искусственно создаваемое ложное представление о реальных общественных процессах. Таков, например, миф буржуазной пропаганды о надклассовом характере «западного» парламентского государственного строя» [3, С.325]. В данном контексте нам ближе будет всего именно третий смысловой уровень термина «миф».
Под социальной группой мы будем понимать «общность индивидов, объединённых сходством интересов (а также ценностей и норм поведения) и находящихся в более или менее систематическом взаимодействии на почве этих интересов, которые в свою очередь обусловлены общностью существенных для данной группы условий деятельности» [3, С.532]. При этом следует отметить, что социальные группы следует отличать от «временных массовых образований (например, участников митинга), закономерности возникновения и распада которых существенно отличаются от закономерностей функционирования устойчивых социальных групп» [3, С.533]. Это различие нужно постоянно иметь ввиду.
Специфическую групповую мифологию, отражающую особенности данной группы создаёт любая длительно существующая группа. Смысл и содержание мифологии конкретной группы зависят от их конкретной конъюнктуры. Для примера можно взять ислам. Эта религия охватывает сегодня большинство беднейших регионов земного шара, поскольку групповая мифология основана в данном случае, прежде всего, на чувстве неудовлетворённости, ограничения возможностей, униженности и зависти к сильным мира сего. В коллективном мифе отражается архаическая ригидность (затруднённость) мировосприятия: мир делится на «своих» и «чужих»; каждой из сторон приписываются соответствующие качества. Сильное влияние негативной самоидентификации («мы бедные, униженные, оскорблённые») порождает столь же интенсивные компенсаторные тенденции: верность религиозным идеалам становится орудием условной борьбы за справедливость, а сами идеалы приобретают абсолютную ценность, поскольку компенсируют личностную и групповую проблематику в целом [2]. Этим можно объяснить потрясающий успех движения «Талибан», которому удалось овладеть Афганистаном почти без единого выстрела; этим, в частности, объясняется также упорство чеченских и иракских боевиков.
Поскольку индивидуализация существенно затруднена общепринятым порядком коммуникаций, у личности, существующей в таких условиях, есть два социально приемлемых выхода: либо адаптироваться к своей позиции в системе, либо попытаться занять иную, более высокую позицию [2]. Особенно это касается активных и амбициозных членов группы, интенсивнее, чем другие, испытывающих потребность в высших ориентирах для самоидентификации. Это также люди с шаткой позицией в группе, испытывающие сомнения и неуверенность в своих силах или давление групповой мифологии, как в случае с чеченскими женщинами-шахидками.
Человек, избравший путь шахида, совершает практически невозможный в обычных условиях скачок внутри групповой иерархии. Шахид переходит в число «избранных», которым, в случае успешного завершения миссии, a priori уготован рай. Самоидентификация осуществляется теперь по абсолютному признаку: обычный, ничем не примечательный человек становится как бы живым небожителем – этот статус есть мифологический «потолок» в иерархии, выше которого – только бесплотные ангелы и сам Аллах. С точки зрения внутригрупповых отношений и религиозной догматики это наиболее выгодная из возможных позиций. Группа активно поддерживает шахида, который становится гордостью семьи и клана, – принеся такую жертву, группа сама существенно поднимается в общей иерархии, не прикладывая дополнительных усилий. Тема совместного жертвоприношения здесь очень важна: кровь шахида укрепляет коллективный миф подобно крови жертвенного агнца. В какой-то мере шахид – это Христос, которого сообща распинают «за наши грехи» и который, разумеется, немедленно воскреснет на небесах [2]. Именно поэтому можно считать, что террористы-самоубийцы – ни что иное, как плод коллективного гипноза, суггестивного (использующего внушение) воздействия группы на себя самое.
Психологически будущий шахид также переходит в иной статус. Отныне каждый его шаг, каждый поступок приобретают огромную важность; он чувствует совершенно новую мотивацию; возрастает самооценка. Шахид уже не принадлежит себе самому, но – всей своей социальной группе, всей умме и лично Богу. Психический горизонт сужается: человек живёт лишь мыслью о предстоящем подвиге и дальнейшем преображении; этические установки и личность в целом претерпевают серьёзные изменения. Тем не менее, это отнюдь не означает, что шахид превращается в робота или зомби, – его функции восприятия не нарушены, отсутствуют расстройства мышления или эмоциональной сферы [2]. Сомнения и страхи также никуда не деваются, равно как и способность к нормальной, по-человечески адекватной коммуникации.
С точки зрения психолога, террорист-смертник – заложник и жертва системы патогенных верований и группового сговора; его смерть всех устраивает, его жизнь стоит гораздо меньше, чем гибель. Система чувствует свою неустойчивость в современном, слишком быстро меняющемся мире, систему раздирают внутренние противоречия, и она отчаянно защищается, принося в жертву далеко не самых худших из своих детей[2]. В данном случае цель якобы оправдывает средства, во всяком случае, для социальной группы в целом.
Здесь следует заметить, что мифы не приносят пользы человечеству в целом. Не мифы, а реальные, адекватные знания способны устранить причины страданий. Не приносят мифы особой пользы и группам людей в качестве объектов веры для их членов. Зато мифы могут быть очень полезны какой-то одной группе, когда в них верят все остальные члены общества. Так, хотя аристократу могло быть всё равно, плоская земля или нет, ему было крайне важно, чтобы его враг, купец, не узнал о том, что она круглая, и не стремился разбогатеть, торгуя по всему земному шару [1]. В наши дни побудительная причина осталась той же, хотя контекст, разумеется, сильно изменился.
Мифология отдельных социальных групп может выходить за пределы одного государства и иметь глобальные претензии на своё существование. Например, во второй половине XX века западная пропаганда развивала миф о «советской военной угрозе». Он был одним из основных тезисов, используемых для подрыва международного престижа Советского Союза, оправдания реакционными военно-политическими кругами собственных внутренних и внешних политических акций по продолжению гонки вооружений и применению силы или «угрозы силой» на мировой арене. Политическая подоплёка мифа о «советской военной угрозе» была очевидна, поскольку он опирался на идеологию антикоммунизма. Этот тезис служил постоянным прикрытием для военно-промышленного комплекса США и других крупных в военном отношении стран НАТО в наращивании своей военной мощи, модернизации ядерных и обычных вооружений, сохранения старых и выдвижения новых стратегических концепций, оправдывавших использование новых военных технологий в сфере эгоистично понимавшихся ими проблем «национальной» и международной безопасности. В частности, известные своим массовым характером военные программы США – по стратегическим бомбардировщикам (50-е гг.), по МБР (60-е гг.), по БРПЛ (70-е гг.) – осуществлялись на волне пропагандистского психоза «советской военной угрозы» [3, С.325].
Спустя некоторое время стала развиваться разновидность этого мифа – тезис о «сверхвооружённости» СССР и вместе с ним Организации Варшавского Договора – на Европейском континенте. С одной стороны, он использовался милитаристскими группировками в НАТО для сохранения в Европе блоковой военной структуры с присутствием США, реализации программ развёртывания новых видов оружия (с целью компенсации ликвидируемых в соответствии с советско-американским Договором по РСМД ракет), оставления за собой права применения первыми ядерного оружия, выхода на новые, технологические, витки в гонке вооружений. С другой стороны, тезис о «сверхвооружённости» СССР как бы легализовал пассивность НАТО в осуществлении собственных инициативных шагов в ответ на односторонние действия СССР в области разоружения и безопасности [3, 325]. Таким образом, миф служил эффективным орудием для утверждения определённых социальных групп на мировой арене.
Однако, под влиянием активной внешней политики СССР, которая была направлена на реализацию выдвинутых, начиная с XXVII съезда КПСС, концепций всеобъемлющей системы безопасности и «общеевропейского дома», принципиально новых идей в области региональной и глобальной стабильности военно-политической ситуации, пропагандистское влияние мифа о «советской военной угрозе» стало уменьшаться. В качестве свидетельства тому можно привести широкую позитивную реакцию на выступление М.С. Горбачева в ООН 7 декабря 1988 года [3, С.325-326]. Этот факт свидетельствует о том, что рано или поздно любой миф подвергается антагонизмам и разрушению.
Согласно психологическим исследованиям Данэма Берроуза, современное общество отличают три основные особенности, которые мифы призваны скрыть или оправдать.
Во-первых, это намеренный отказ от изобилия. Если не считать военной промышленности, современные люди выпускают гораздо меньше продукции, чем позволяет их техника, и они не развивают свою технику так быстро, как могли бы. Иными словами, мы производим изобилие только тогда, когда имеем разрушительные цели. Когда цель – созидание, наша экономика работает со скрипом, лязгом и остановками.
Во-вторых, существует вопиющее неравенство в распределении того, что мы производим. Огромную концентрацию богатств на одном конце общественной лестницы уравновешивает (или даже превышает) концентрация нищеты на другом её конце. Ослепительное благополучие городских богачей не может заслонить собой бесславную и унизительную судьбу, навязанную колониальным народам за границей и особо избранным жертвам на родине. Трезво взглянув на эту картину, ни один человек не подумает, что здесь торжествует справедливость.
В-третьих, несмотря на существующие демократические общественные институты, даже граждане Соединённых Штатов не управляют собственной национальной экономикой. Этой экономикой распоряжается очень небольшая группа людей, а метод управления установлен природой самой экономики. Это значит, что товары производятся и могут производиться, только если их производство служит источником прибыли. Современным политическим институтам более свойственно подчиняться приказам экономики, чем соответствующей экономике – выполнять распоряжения политических институтов [1].
Если мы внимательно рассмотрим эти три обстоятельства, то нам станет ясно, что они не могут существовать без мифов. Например, ни один здравомыслящий человек сознательно не откажется от общества изобилия, ведь это значило бы отказаться от хорошего жилья, пищи, одежды, медицинской помощи и образования – от всего, чего он всю жизнь добивается для себя и своей семьи. Чтобы погасить в людях стремление к обществу изобилия, их нужно разубедить с помощью определённых учений, в которых доказывалось бы, что эта Цель или неосуществима, или нежелательна.
Каким группам выгодны социальные мифы? Просто-напросто – тем, кому выгодна современная организация общества: владельцам монополий и картелей, богатство которых создаётся трудом местного населения и населения колоний. Будет правомерно называть эти группы иногда «реакционными», а иногда «фашистскими». Разница между ними, быть может, трудноуловима, но, несомненно, существенна. Реакционеры – это те, кто сохраняет своё привилегированное экономическое положение в условиях политической демократии; фашисты – это те, кто, пользуясь своим привилегированным экономическим положением, намереваются свергнуть политическую демократию. Конечно, бывает переход из одной группы в другую. Этот переход ускоряется, когда для ограничения власти реакционеров используются демократические институты. Ибо свобода, которой жаждут реакционеры, – это свобода дёшево производить и дорого продавать; равенство, к которому они стремятся, – это равенство одинаково низкой заработной платы; и братство, которое их восхищает, – это братство миллионов покорных рабочих, которые от зари до зари безропотно надрываются у станков, им не принадлежащих, и производят богатства, для них навсегда недоступные [1].
Таким образом, подходить к изучению мифологии социальных групп нужно с особой тщательностью: учитывая конкретную конъюнктуру существования рассматриваемой группы, условия возникновения и развития мифа в рамках этой системы.

Литература.

1. Берроуз Д. Человек против мифов. Перевод Н. Кротовской, В. Бибихина и А. Соболева. М., 1961. Гл. 1.
2. Каменецкий А. Психология терроризма/ Каменецкий А. Последний пророк. Роман // Психология SunHome.ru (Дом Солнца) или http://www.sunhome.ru/psychology/1536/p3.
3. Краткий политический словарь / Абаренков В.П., Абова Т.Е., Аверкин А.Г. и др.; Сост. и общ. ред. Л.А. Оникова, Н.В. Шишлина. 6-е изд., доп. М.: Политиздат, 1989. 623 с.

Максим Гуреев. Мифология социальных групп // символические парадигмы модернизации культурного пространства: Материалы Всерос. науч. конф. 10-11 октября 2006 г. / НовГУ им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2006. С.43-48.