Главная страница.

Александр Долгенко. Псевдоаксиоматика политической неомифологии

Исследователи процесса ремифологизации социокультурного пространства отмечают, что интерес к мифу, его спонтанное воспроизведение или сознательное конструирование становятся определяющими факторами современной культурной динамики: мифологические компоненты обнаруживаются в религии, в искусстве, особенно ориентированном на массового потребителя, в политике, и даже в науке [2]. Результатом произвольной ремифологизации социокультурного пространства в сфере политики является феномен политической неомифологии, базирующейся как на традиционных, так и на новых мифологических структурах. Базовые категории последних и являются предметом анализа в данной работе.
Современная политическая неомифология представляет собой феномен идеологической практики, возникающий в результате произвольного синтеза элементов традиционного мифа с неомифилогической традицией. Разумеется, в основе политической неомифологии находится фактор веры, поэтому последняя выводится из-под рациональной критики, становясь эффективным средством манипулирования общественным сознанием. Формирование общественного сознания российских граждан, как известно, основано не только на глубоко проработанных позитивных интеллектуальных концепциях, но и на технологиях политического манипулирования, порой действующих как на уровне внедрения в человеческое сознание (используя при этом язык мифологем и мифосюжетов), так и внедрения в подсознание. Такого рода манипулятивная деятельность превращает выбор граждан из свободного сознательного решения в формальный акт, заранее запрограммированный специалистами по формированию массового сознания. Цель такого рода деятельности, как справедливо отмечает М.В. Борисенко, — направить политические мифы на формирование стереотипов стандартного, упрощенного мышления, на разрушение традиций и привычек, на поддержку нереалистического, неточного восприятия окружающего мира и политических реалий [1].
Как известно, в конце XX – начале XXI в. теория и практика политического манипулирования получили достаточно глубокую научную разработку и практическое применение. Технология общегосударственного (как, впрочем, и глобального) манипулирования обычно основывается на систематическом внедрении посредством средств массовой коммуникации в общественное сознание новых политических мифов, утверждающих на уровне веры определенные ценности и нормы, регламентирующие стереотипическую реакцию социума (в данном случае вернее сказать – массы) в повторяющейся политической ситуации. Таким образом, в процессе манипуляции на основе новых политических мифов создается иллюзорная картина мира, подменяющая объективную.
Специфика политической неомифологии заключается в том, что для глубокого укоренения новых политических мифов, наряду с фактором веры, манипуляторами активно используется и эмпирический фактор, предполагающий апелляцию к отраженному в массовом сознании универсальному опыту нации. Эффективная манипуляция на основе политической неомифологии предполагает использование богатейшего арсенала конкретных методов воздействия на сознание. К ним относится не только прямая подтасовка фактов, сегментация и отбор информации, распространение дезинформации, но и более тонкие способы, одним из которых следует считать технику подмены правила исключением, порождающую социокультурные псевдоаксиомы, создающие эмпирическую платформу политической неомифологии.
Политическая информация, по мнению А. Юрьева, приобретает свой окончательный вид, проходя через восемь слоев обогащения [3]. При этом первый слой формируют политические институты, разрабатывающие и использующие современные методы познания общества. Информация о психолого-политическом состоянии общества формируется на основе последних теоретических концепций, теорий и рисует научную картину мира на основе так называемой “объективной политической информации”. Объективность информации определяется достоверностью, доказанной научными методами, и полнотой, исключающей утрату любой части сведений об объекте. Однако в политической борьбе объективная информация часто сознательно фальсифицируется. Фальсификации порождают бредовые политические идеи — неправильные, не соответствующие истинному положению вещей суждения, абстрактные теории. В качестве примера фальсификации объективной политической информации А. Юрьев приводит суждения о непременной конфликтности социально-экономического устройства общества, о бессмысленности политики, ничтожности человека, утверждения о животной, аморальной природе последнего и пр. [3] Обозначенная нами техника подмены правила исключением применяется именно на этом уровне обогащения политической информации. Разберем две наиболее тиражируемые в последние годы социокультурные псевдоаксиомы иллюзорной (неомифологической) картины мира, произведенные с применением данной техники для эмпирической аргументации новых политических мифов.
“Миф о кукушке”. Миф о принципиальном противоречии между природной и культурной ипостасями человека. В аксиологической дихотомии «добро — зло» им соответствуют совершенно определенные начала: культурное соотносимо с добром, природное — со злом. В качестве эмпирической базы для утверждения мифа используется якобы биологическая аксиома о том, что самый сильный инстинкт в живой природе — инстинкт самосохранения, действие которого выводит человека за пределы морали. Однако указанная аксиома таковой не является. Из трех наиболее сильных инстинктов руководящих поведением животных особей, инстинкт самосохранения, вопреки расхожему убеждению (в котором, кстати, явно ощутимо влияние мировоззрения и идеологии индивидуализма), является вторым, а не первым. Таким образом, аксиома оказывается псевдоаксиомой.
Для доказательства последнего положения вполне достаточно эмпирического материала даже на уровне массового сознания. Общеизвестно, что в период брачных игр отбор производителей зачастую происходит посредством турнира самцов. Самцы, ведомые инстинктом продолжения рода (его рудиментарным проявлением считается либидо), вступают в бой за лучшую самку. Однако турниры самцов в редчайших случаях заканчиваются летальным исходом. Как правило, один из самцов просто покидает место схватки, спасаясь бегством: инстинкт самосохранения сильнее инстинкта продолжения рода. Но если потомству угрожает опасность, и самка, и самец жертвуют собой ради его сохранения. Такие случаи щедро описаны в специальной и художественной литературе, достаточно часто демонстрируются в научно-популярных телепередачах, посвященных жизни дикой природы. Они свидетельствуют о том, что в живой природе есть инстинкт, способный вытеснить инстинкт самосохранения, — это инстинкт материнства. Именно он является самым сильным в природе и не имеет, вопреки номинации, гендерной дифференциации.
Действие инстинкта материнства в рудиментарном виде мы можем наблюдать и в культурной жизни. Иначе трудно объяснить, например, тот факт, что по корабельному уставу последним тонущее судно должен покидать капитан — самый опытный человек на борту, у которого, по закону Дарвина, больше шансов на выживание, чем у кого бы то ни было. Однако сознание индивида (а тем более массовое сознание) гораздо живее реагирует не на правило, а на исключение. В нашем случае наиболее ярким (и общеизвестным) исключением из правила является кукушка, у которой атрофирован инстинкт материнства. Образ кукушки не случайно стал нарицательным и несет явную негативную коннотацию. В то же время утверждение анализируемого мифа в современной политической неомифологии легитимизирует атрофию у человека самого сильного инстинкта в живой природе: каждый, в сознании которого инстинкт самосохранения является самым сильным, — кукушка.
“Миф о Емеле”. Миф о том, что центральной этнокультурной характеристикой русского народа является леность. Действие данного мифа на массовое сознание принимает в последние полтора-два десятилетия, поистине, угрожающие формы. Цель его внедрения в массовое сознание — выработка стереотипа ущербности русской нации. В качестве эмпирической базы для утверждения этого мифа используется образ Емели из волшебной сказки «По щучьему веленью». Этот образ интерпретируется создателями мифа как собирательное выражение этнической аксиоматики: русский человек, якобы, мечтает ничего не делать (кроме лежания на печи) и иметь все «по щучьему велению». Однако в этом случае мы также имеем дело с подменой правила исключением.
Те, кому знакомы работы В. Проппа о морфологии и сюжетосложении русской сказки, наверняка воспринимают приведенную выше псевдоаксиому со снисходительной улыбкой. Сказка «По щучьему веленью» — редчайшее исключение, свидетельствующее о ее более позднем появлении, нежели основной корпус русских волшебных сказок. Правило же характеризует сказочный образ русского человека с совершенно противоположной стороны: Иван Дурак по ходу развития сказочного сюжета проходит своеобразный обряд инициации и благодаря своим вполне заурядным (коли уж он Дурак) для русского мужика качествам (силе, смекалке, мужеству, преданности возлюбленной, верности Родине и т.д.) побеждает антагониста, освобождает Василису Прекрасную (или Премудрую) и становится Иваном Царевичем. Ленивому человеку все это не под силу.
Для доказательства ложности “мифа о Емеле” вполне достаточно и эмпирического материала отечественной истории. Россия как государство с преимущественно аграрной экономикой всегда держалась на крестьянском труде: с марта по сентябрь русский крестьянин должен был работать в поле, в противном случае у него не было бы средств к существованию, и уж тем более он не смог бы прокормить барина. Иными словами, ленивый крестьянин долго не живет. В образе Емели, возможно, воплотилась мечта русского человека об отдыхе. Однако в этнокультурной самоидентификации не следует подменять действительность мечтой.
Как следует из приведенного краткого анализа, техника подмены правила исключением, порождающая социокультурные псевдоаксиомы, базируется на исключительных элементах национальной картины мира, отличающихся особой яркостью, а потому располагающих к экстраполяции. Разумеется, антоним подобрать всегда проще, чем синоним.
Средство противодействия псевдоаксиоматике политической неомифологии (как и манипуляции в целом) одно — подумать. Однако в ситуации дефицита интеллектуальных и психологических ресурсов это средство практически не применяется. В результате человеческая психика, принципиально “открытая” для стимулов, вызывающих стереотипическую реакцию, воспринимает иллюзорную картину мира как объективное отражение действительности. Поскольку наиболее эффективной в процессе воздействия на массовое сознание является апелляция к ценностям, псевдоаксиоматика используется именно как средство корректировки аксиологической составляющей политического сознания (индивидуального, группового, общественного, массового).

Литература.

1. Борисенко М.В. Роль политической мифологии в современной мировой политике // http://bormar.narod.ru/rolmifa.htm.
2. Стрельник О.Н. Политическая идеология и мифология: конфликты на почве родства // http://humanities.edu.ru/db/msg/46594.
3. Юрьев А. Механизмы влияния политики на психическое состояние людей // http://www.elections.spb.ru/razdel9/uriev1a.htm.

Александр Долгенко. Псевдоаксиоматика политической неомифологии // символические парадигмы модернизации культурного пространства: Материалы Всерос. науч. конф. 10-11 октября 2006 г. / НовГУ им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2006. С.48-51.