Главная страница.

Ольга Лойко. Мифологика социальной памяти

Основной целью данной статьи является постановка вопроса о возможности бытия такого феномена социальной памяти как ее мифологика. Для реализации заявленной проблемы мы рассмотрим бытие памяти как памяти социальной, предложим анализ одной из форм ее бытия – мифа. И в заключении обоснуем гипотезу о том, что миф, как форма существования социальной памяти, имеет свою собственную логику, которая и выступает в качестве мифологики социальной памяти.
«Случай с памятью» – называется одна из философских повестей французского вольнодумца Вольтера. Род человеческий, ветреный и неблагодарный в очередной раз обидел память. Дочери Мнемозины вступились за мать и чтобы отомстить людям, лишили их памяти. Утратив дар воспоминаний, люди потеряли способность выполнять простые дела. Они не узнавали друг друга, с трудом отыскивали себе «хлеб насущный». На земле воцарился хаос, но Мнемозина сжалилась над глупцами, вернув им дар памяти со словами: «Без памяти нет ума»[1, С. 203 - 205]. Идут годы, а человечество с завидным постоянством забывает свое высокое предназначение и только в моменты тяжелых испытаний вновь обращает свой взор к спасительным талантам Мнемозины, ее логической стройности и непротиворечивости, которую человек не всегда способен увидеть и понять.
Социальная память, как отмечает М. Хальбвакс, воспринимает из прошлого лишь то, что является жизненно важным, что поддерживается и продолжает жить в сознании той или иной группы» [9, С. 68].
Начнем с вопроса, что необходимо для того, чтобы помнить? Человек, утративший память о своих корнях превращается в манкурта. Чтобы противостоять водам Леты, можно создавать памятники. Но вновь возникает вопрос, кому и за какие заслуги увековечивать память в бронзе и камне. Не произойдет ли в этом случае девальвация содержания самой памяти? Чтобы достойно выйти из бесконечного вопрошания, обратимся к прозрачной остенсивности диалогов Платона. В «Меноне» Сократ объясняет своим собеседникам, что такое добродетель. Отвергнув частные подходы к пониманию добродетели, Сократ прибегает к своему излюбленному способу: не доказывать, а показывать собеседнику эйдетику вещей. Помогает Сократу раб Менона, который последовательно отвечает на его вопросы: «Скажи мне, мальчик, знаешь ли ты что квадрат таков?», «А сколько же это будет – дважды два фута?» [7, С.590]. Вопросы и ответы далеко уводят собеседников от темы диалога. Но это только на первый взгляд. Показывая Менону, стремящемуся постигнуть тайну добродетели сущность вещей, Сократ приходит к выводу о том, что бессмертная душа человека способна видеть все. «Поэтому ничего удивительного нет в том, что и насчет добродетели, и насчет всего прочего она способна вспомнить то, что прежде ей было известно» [7, С.589]. Ведь способность помнить – «память, возникла раньше, чем длина тел, их ширина, толщина и сила, – коль скоро душа возникла раньше тела» [6, С.356]. Пытливое всматривание, основанное на желании видеть глубинный смысл вещей, таящийся в предметности мира, инициирует возникновение памяти.
Непосредственность в постижении мира во многом определяет нашу способность помнить. В 1983 году, когда немцы еще только мечтали о единой Германии, профессор Фрайбургского университета по кафедре истории Средних веков, Карл Шмид (K. Schmid) писал о необходимости создания в Бонне особого «Дома памяти» для решения «проблемы идентификации государственного сознания немцев через память» [10, С.7]. Двумя годами позже был основан музей современной немецкой истории – «Дом истории». Существенное замечание: в немецком языке слово «история» – die Geschichte (Ge-schicht) – являет одновременно и собственно историю и многослойность длящегося события (Die Schicht – слой, пласт, смена). Все выше изложенное позволяет предположить существование особой логики социальной памяти, которая отражает не случайное, а закономерное. Социальная память в этом случае выступает как нормативная, логически выстроенная способность превратить «культуру в оплот борьбы против забвения» [8, S.21]. Своеобразная размытость понимания социальных норм современного общества привели к необходимости иного подхода к феноменам социальной памяти, в содержании которой фиксируются эти нормы. Причем в содержании норм все чаще проявляется иной, модальных аспект, позволяющий значительно расширить и углубить понимание нормы, а также зафиксировать иное к ней отношение, основанное на субъективности и субсидарности воспоминания.
Процесс сохранения всего богатства содержания социальной памяти выступает в нескольких формах. Одна из них – хранение результатов, продуктов социальной деятельности людей, которая уже обрела свой материальный статус. Предметом нашего исследования выступает миф, как форма бытия социальной памяти, логика которой, не всегда имея своих материальных носителей.
Основным критерием, по которому предметом анализа выступают мифы является, во-первых, их предельная общность и широта, которая включает значительный массив феноменов социальной памяти как в ее реальном, так и в модальном бытии. Во-вторых, рассмотрение содержание многих современных мифологем наглядно демонстрирует их глубинную логическую связь с современным культурными реалиями.
Мифы появляются на определенной стадии развития человечества, элиминируя расовые, этнические и географические различия социума. Миф как этап в развитии культуры олицетворяет и речь, и память, и способ восприятия мира, и инструмент его познания, и способ бытия человека во Вселенной. Как отмечает В.А. Колеватов, мифы – «один из первых типов социальной памяти» [2, С.163]. Мифы могут выступать в качестве бытия социальной памяти, но такого ее бытия, в составе которого нет материальных предметов. И в этом контексте миф – это память о со-бытии, которого не было. Возможно, что такое понимание мифа звучит парадоксально, но оно позволяет понять миф как определенный способ организации памяти. Эта организация бытия человека позволяет ему в форме мифа помнить прошлое (предков), правильно ориентироваться в настоящем (прочитывать адекватно содержание того мнемокода, который передан предшествующими поколениями) и на основе всего этого предвидеть будущее. «Мифический рассказ, - отмечает М.К. Мамардашвили, – есть память о такого рода событиях, которые не есть конкретные события»[5, С.59]. В этом отношении память выступает как воспоминание о смысле и значимости уже осуществившихся событий не только для настоящего, но, в первую очередь, для будущего.
Значимость мифа выступает общим достоянием людей вне зависимости от их социального статуса и аксиологических ориентаций. Миф по своему содержанию хранит то, что воспринималось как истинная история, отраженная и сохраненная в памяти. Миф, таким образом, хранит образцы поведения, которые в традиционной культуре выступают как форма, содержание которой запечатлено в памяти. Миф помогает означить отдельные нарративы социальной памяти. Как отмечал Р. Барт, в семиологической системе присутствуют отношения между элементами: означающим и означаемым. Это отношение связывает объекты разного порядка, и поэтому оно является отношением эквивалентности, а не равенства. В результате их взаимодействия возникает знак. Миф создается на основе определенных знаков, которые существуют до него; таким образом, миф выступает как вторичная семиологическая система. Эта двойственность отражает и глубину мнемических процессов – «воспоминания – забывания». Все бесчисленное многообразие мифа, которое наблюдается в культуре, демонстрирует значимость мифа как хранителя коллективной памяти. На эту особенность мифа, в отличие от знака, обратил внимание М.Ю. Лотман. Он писал, что когда в семиотическом аспекте устойчивость мифологических текстов можно объяснить тем, что, являясь порождением специфического номинационного семиозиса, когда знаки не приписываются, а узнаются и самый акт номинации тождествен акту познания, миф в дальнейшем историческом развитии начал восприниматься как альтернатива знаковому мышлению. Поскольку знаковое сознание аккумулирует в себе социальные отношения, борьба с теми или иными формами социального зла в истории культуры часто выливается в отрицание отдельных знаковых систем [4, С.344 – 357].