В начало
Александр Олексенко. Мифосимволические истоки классической русской анималистики

При изучении той или иной традиции, чтобы глубже осмыслить ее опыт и формы его воплощения, передачи от учителя к ученику, от поколения к поколению, важно не только проследить ее феноменологию, исторические особенности, но и возможную мифосимволическую основу. Причем важно это не только для того, чтобы описать связанные с традицией символы или мифологемы, но и для того, чтобы указать на своего рода живоносный слой, глубину сознания этой традиции, являющую себя в символическом [4], осознающую близкими себе те или иные мифологемы. На важность этого указывает целый ряд исследователей, развивающих антропологические подходы. Согласно В.Н. Топорову [10, C.3-6], мифологизация, порождая образцы действительности, имеющие силу примеров, дает человеку «подъемную силу». Ю.В. Громыко, опираясь на взгляды А.М. Пятигорского и Е.Л. Шифферса, отмечает, что, культивируя мифологическое мышление, важно научиться видеть события со своего рода «надчеловеческой», мифологической точки зрения [3]. Поэтому, соотнося исторический и метаисторический (мифосимволический) планы возможно в облике традиции, тех, кто с ней себя соотносит, просматривать подъемную силу мифологического, и, возможно, если эта подъемная сила по-прежнему значима, создавать новые формы предъявления традиции, давая возможность переоткрыть ее опыт тому, для кого он актуален, помочь ему самоопределиться относительно этой традиции и, быть может, опознать в себе задатки тех способностей, лучше сказать даров, которые культивируются носителями данной традиции. В этом случае уже возможен выход за рамки исследования к сценированию в самых разных сферах - педагогической практике [2], при создании выставочных экспозиций [7], при построении книг и т.п., предъявляя образцы данной традиции.
Указанный поход интересно применить к попытке осознать опыт тех традиций, в которых на первый план выходит их антропологическое содержание. Одной из таких наиболее глубоких и самобытных отечественных традиций является переживающая ныне кризис классическая русская анималистика. Подчеркнем, что данное название несколько условно, к этой традиции, понимаемой в узком смысле, мы относим не всех известных мастеров анималистического жанра, а лишь тех, кто в своем творчестве следовал определенным ценностным основаниям, ставя их во главу угла, всего образа жизни и творчества (В.А. Ватагин, А.Н. Комаров, А.Н. Формозов, Г.Е. Никольский, В.М. Смирин и др.). Если мы квалифицируем этих мастеров как художников, то тем самым лишь формально фиксируем их приверженность выбранному жанру. Если характеризуем их как исследователей (большинство имело профессиональное зоологическое образование), то тем самым лишь обращаем внимание на познание природы и животных художественными средствами. В обоих случаях мы не улавливаем самого главного, основный нерв творчества этих мастеров. Ситуация меняется, если мы в центр внимания помещаем антропологические особенности рассматриваемой традиции. Оказывается, что важнейшей чертой творчества тех, кто к ней принадлежал, была глубокая причастность к жизни природы и животных, которая не только в значительной мере влияла на сам образ жизни, но и предопределяла в той или иной мере выбор подхода, художественных средств, а также особенности использования научных знаний.
Более внимательное изучение творчества этих художников позволяет выйти и к собственно мифосимволическим его истокам. В этом контексте особое значение имеет фигура В.А. Ватагина. Он безоговорочно считается основоположником анималистического жанра в Советском Союзе. Очень многие художники считали его своим учителем. Однако исходя из выбранного антропологического подхода к рассмотрению традиции, этого недостаточно. Что же питало творчество Ватагина? Что лежало в основе его мироощущения, мировоззрения?
Известно, что Ватагин интересовался искусством и религиями Индии, увлекался теософией. В течение долгого периода жизни он собирал, зарисовывал образцы анималистики разных культур и эпох, тем самым, постигая особенности творчества, погружение в суть зверя художников Ассирии, Египта, Древней Греции и т.п. Знакомясь с его тонкими наблюдениями по этому поводу, можно предположить, что как художник, он хотя бы отчасти улавливал и сам момент произрастания культуры изображения зверя из особенностей тех или иных культов, отмечая, что эта связь сама по себе создавала условия для возникновения шедевров анималистики в прошлом и определенным образом влияла на их стилистику.
Интерес к верованиям Индии вероятно в этом контексте можно рассматривать как поиск мировоззрения, поддерживающего интуицию (и опыт) причастности человека природе, ее существам, а погружение в анималистическое творчество мастеров иных эпох, по сути, давало возможность «встретить во всемирной истории коллег», обладающих сходным опытом причастности. По сути Ватагин тем самым исследовал и в тоже время закладывал, преломляя в собственной творческой практике и учительстве, основы анималистического типа сознания. Не исключено, что для художника была важна и изначальная связь опыта творцов иных эпох с их мистическими постижениями, но конкретные размышления Ватагина об этом нам неизвестны.
Самый же глубокий опыт проживания мифологического был связан с обращением к «Книге джунглей» Р. Киплинга, в детстве глубоко запавшей в душу будущему анималисту. Вряд ли можно найти более точный мифологический сюжет, посредством которого идея сопричастности мира природы, зверей и мира человека были бы выражены, чем в знаменитой книге Киплинга. Причем Ватагин, по сути, создает собственный вариант – до него книги «Маугли», в которую были бы отобраны истории о мальчике-«лягушонке», воспитанном в волчьей стае, не существовало. Эта идея принадлежит именно Ватагину. Характерно замечание его ученика В.М. Смирина: «Ватагин здесь выступает не просто как иллюстратор, он вместе с автором создает книгу. И Ватагин выступает с Киплингом «на равных». Представить «Маугли» с другими иллюстрациями невозможно. В чем здесь дело? Дело в том, что задача, стоящая перед художником, иллюстрирующим «Маугли», необычайно трудна. Для «Маугли» не годятся сказочные звери. Звери в «Маугли» обязательно должны быть абсолютно настоящими. В то же время, это ни в коем случае не должны быть звери из учебника зоологии. И вот эту тончайшую грань замечательно почувствовал Ватагин» [8, C.162-163]. Эта тончайшая грань и свидетельствует о глубине постижения именно мифологического характера творения Киплинга.
Именно «Маугли» (первое издание вышло в 1927 году) по многим отзывам наравне с книгами Э. Сетона-Томпсона и А.Н. Формозова в 30-х, 40-х, 50-х годах приведет многих будущих зоологов к их профессии.
Пожалуй, наиболее ценно для квалификации опыта причастности Ватагина замечание о. Александра Меня. Будучи еще школьником, он брал уроки у Ватагина, а позже периодически общался с ним вплоть до смерти Василия Алексеевича: «Я видел, что он понимает саму душу животного. В его скульптурах и рисунках была та зоологическая мистика (выделено мною – А.О.), которая была мне родственна всегда. И еще я чувствовал (как потом и подтвердилось), что он раскрывал образ животного "изнутри" с помощью средств древневосточного искусства, которым я увлекался» [6, C.323]. Таким образом, можно предположить, что эта мистическая подоснова его творчества, опору которой В.А. Ватагин находил в своем интересе к верованиям Индии, искусству иных эпох, в частности Древнего Египта, в легенде о Маугли, придавала жизненность и мощь тому, что он создавал.
Автору статьи не известно, упоминал ли о сам Ватагин о собственных мистических интуициях. Можно предположить, что вряд ли этот опыт афишировался, времена для рассуждения на эти темы были не лучшими. А может мастеру и не было нужды рефлектировать его. К тому же Василий Алексеевич был весьма скромен и немногословен. Но можно предположить, что сама атмосфера творчества Ватагина, мир его удивительной мастерской, его творений несли в себе для наиболее чутких учеников весть об этих интуициях мастера. Причем им важно было уже в собственном творчестве переоткрыть опыт причастности, в глубине своей близкий к мистическому, найти близкие им самим способы проживания его. В этом контексте особенно ценными представляются свидетельства В.М. Смирина.
В определенный момент В.М. Смирин полуинтуитивно обрел собственный метод погружения в жизнь зверя и вхождения в определенное состояние рисования-общения с ним, а затем, как можно предположить из размышлений Вадима Моисеевича в его книге и ряда текстов из его архива, стал искать и в то же время развивать в себе саму возможность улавливания такого состояния, дававшего и высшие художественные результаты. Как писал К.С. Станиславский, вдохновение невозможно искусственно вызвать, но можно создать условия, при которых оно может появиться. Нечто подобное происходило и в данном случае.
Как пишет сам В.М. Смирин, первые он осознал это как метод (и более широко – как собственный путь, ведь одно из значений метода – путь), наблюдая над сайгаками в пустынях Приаралья:
«Сайгак – первый зверь, которого я рисовал в природе целенаправленно, а не случайно и путано. […] Стоянка наша была в районе, где тогда держалось множество сайгаков. Я имел возможность посвящать отдельные дни экскурсиям за сайгаками. […] Рисование – это не серия кадров, это длительный непрерывный процесс, когда человек должен прожить вместе со зверем какой-то отрезок жизни, измеряется ли он минутами или днями, месяцами. Несмотря на то, что тут тоже делаются отдельные наброски, отдельные листы, каждый из них требует длительных наблюдений, а вся работа идет в течение дня непрерывно. В конце концов наступает момент, когда начинаешь чувствовать себя не наблюдателем, а участником этой жизни. Вот это ощущение я всегда воспринимал как какую-то вершину жизни, оно для меня и сейчас составляет ее наивысшую радость. И первыми мне подарили эту радость сайгаки на песчаных равнинах Приаральских Каракумов» [9, C.19-21].
Таким образом, сделанная серия набросков – это и итог, и сам процесс общения со зверем, а иногда – свидетельство о переживании пребывания на «вершине жизни», и тот, кому посчастливится увидеть эти наброски, сможет в некоторой степени тоже вступить в это общение. Для Вадима Моисеевича все звери, от полевки до моржа и африканского слона были прекрасны. Близко знавшие В.М. Смирина подчеркивают, что для него важно было, прежде всего, понять суть того или иного зверя и гораздо менее существенно – оформить это понимание, например, в научной статье и в рисунке для монографии.
Сказанное можно было бы дополнить свидетельствами об опыте причастности и других мастеров, однако вернемся к исходному посылу: по Топорову, мифологизация создает образы действительности, имеющие подъемную силу. Именно так «Книга джунглей», а в ватагинском варианте - «Маугли» повлияли на будущих анималистов. Именно так, вероятно, преломленное в работах учителя мистическое постижение сопричастности жизни зверя почувствовал В.М. Смирин и переоткрыл уже в собственном опыте. Но из этого значит, что и работы самих художников нужно оценивать не только с зоологической или художественной точки зрения, но антропологически, как передачу опыта причастности. Однако сейчас царящий на прилавках глянец кричащих картинок современных детских книг и откровенное буйство декоративных анималистических фантазий на выставках уводят от него все дальше.
Хотелось бы добавить еще несколько слов о мифологии сопричастности человека и природы.
Миф о Маугли в течение 20 века претерпел весьма любопытную трансформацию, на новом уровне возрождая свою подъемную силу. Джой Адамсон, возвращая в дикую природу львов и гепардов, по сути «вывернула» сюжет мифа наизнанку: не человек, воспитанный зверем, возвращается к людям, но сохраняет связь с природой, а зверь, воспитанный человеком, возвращается в естественную для него среду обитания. При всем различии этих сюжетов сохраняется важнейшее звено – опыт причастности. Наконец, уникальным в этом ряду оказывается опыт грузинского исследователя, доктора биологических наук Ясона Бадридзе. Поставив перед собой задачу глубокого изучения поведения волка в природе, он в буквальном смысле жил в волчьей стае в течение длительного времени, а в последствии, как и Джой Адамсон, выработал способ возвращения в дикую природу волков, выращенных в неволе [1]. Пережитый Я. Бадридзе опыт причастности - обретенное им умение видеть и понимать природу как бы изнутри, «с точки зрения зверя», ощущать полноту ее гармонии - по его мнению, заставили исследователя по-новому взглянуть на жизнь дикого зверя, проблемы охоты и охраны природы. «Вот если бы ты еще и рисовал, ты бы стал самым счастливым человеком», - сказал ему как-то В.М. Смирин.
Таким образом, изучая традицию, пытаясь выявить ее возможную мифосимволическую подоснову, «подъемную силу» мифологизации, возможно более глубоко понять непреходящее ценностное ядро традиции, то, что В.В. Малявин удачно назвал вечнопреемственностью [5].

* * *
«Как-то он (Ватагин – А.О.) в недоумении спросил меня: а что с этим будет в Царстве Божием? Он имел в виду свои произведения. Я высказал мнение, что все прекрасное, созданное человеком, причастно духу и в каком-то смысле приобщено бессмертию (эту мысль я нашел и у Д. Андреева). О Царстве Божием мы говорили в связи с различием взгляда на мир и его динамику в Индии и в Библии. Он слушал внимательно и не возражал», - вспоминал о. Александр Мень о встрече со своим бывшим учителем [6, C.324].

Литература.

1. Бадридзе Я.К. Волк. Вопросы онтогенеза поведения, проблемы и метод реинтродукции. Тбилиси, НГУ, 2003.
2. Громыко Н.В. Обучение схематизации в школе. М., 2005.
3. Громыко Ю.В. Метапредмет «Знак» М., 2001.
4. Малявин В.В. Молния в сердце. М., 1997.
5. Малявин В.В. Сумерки Дао. Культура Китая на пороге Нового времени. М., 2003.
6. Масленникова З. Жизнь отца Александра Меня // Континент № 84 (95).
7. Поляков Т.П. Мифология музейного проектирования, Или как делать музей?. М., 2003.
8. Смирин В.М. В мастерской В.А. Ватагина // Ватагин В.А. Воспоминания. Записки анималиста. Статьи. М., 1980.
9. Смирин В.М., Смирин Ю.М. Звери в природе. М., 2001.
10. Топоров В.Н. Миф, ритуал, символ, образ. Исследования в области мифопоэтического. Избранное. М., 1995.

Александр Олексенко. Мифосимволические истоки классической русской анималистики // символические парадигмы модернизации культурного пространства: Материалы Всерос. науч. конф. 10-11 октября 2006 г. / НовГУ им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2006. С.129-134.

Hosted by uCoz