Главная страница.

Наталья Владимирова. Мифологизация сексуальности в пространстве нормированной культуры

В самом общем смысле «сексуальность» обычно означает биологически укорененный внутренний инстинкт или импульс (фрейдовский концепт либидо), сексуальную ориентацию индивида (гомосексуальность, гетеросексуальность) или сексуальную идентичность («ее сексуальность», «его сексуальность»). Однако в современных работах понятие сексуальности относится не только к индивидуальным эротическим желаниям, практикам и идентичностям, но также к дискурсам и тем социальным условиям, которые конструируют эротические возможности в данное время, здесь-и-теперь. Поэтому то, что определяется как эротическое, сексуальное, не является жестко фиксированным. Многие сексологи на Западе, авторы и социологи сегодня отказываются от универсалистского толкования сексуальности в пользу социального конструкционизма [7].
Сексуальные отношения социальны: мужское и женское начала конституируются в связи с культурным и социальным контекстом, становясь, порой заложниками социальных идеалов и норм. То, что мы вкладываем в такие понятия, как «быть женщиной в японской культуре» или «семейная жизнь в России», «равенство полов в Швеции», включает совокупности образцов поведения, навыков, обычаев, весь тот фон социокультурных практик, ориентирующих нас в обращении с людьми, понятиями и предметами и позволяющих ставить и достигать определенные цели. На фоне этих общих для той или иной культуры практических навыков развиваются идеологии и ценности профессиональных и иных сообществ [3]. Каждая из таких культурных практик подразумевает момент классификации, оценивания, или, говоря словами М.Вебера, наделения ограниченного сегмента бессмысленной неупорядоченности смыслом и значением с точки зрения людей. Тем самым происходит одновременный и реципрокный (обратимый, взаимный) процесс упорядочения, иерархизации социальных отношений и культурной легитимации, оправдания существующих иерархий. Именно на этом фоне происходят социокультурные коммуникации.
Речь идет о социальном конструировании неравенства путем оформления и закрепления образцов и образов социальной структуры в культуре общества. Эти образы воспринимаются как должное, не подлежащее сомнению, и все последующие возможные вариации сравниваются, подравниваются, нормируются в соответствии с закрепленным каноном. Поэтому так трудно бывает осознать, что биологическая сексуальность - всего лишь набор возможностей, которые никогда не осуществляются без влияния человеческой социальности. Понятия феминности, маскулинности, семьи, родительства, детства культурно специфичны и порой очень сильно отличаются от ролей, предписанных индивидуумам в культурах, и уж конечно, не являются чисто биологическими производными.
Дело в том, что сексуальные возможности тела интегрированы в широкий спектр социальных контекстов: в одних культурах не артикулируется связь между сексуальным актом и зачатием, тогда как другие культуры признают секс только в его репродуктивной функции [14]. Секс и сексуальность формируются в социальной интеракции в соответствии со смыслами, приписываемыми культурой, и внутренними, субъективными смыслами индивидов.
Согласно П.Бергеру [1], если термином «нормальность» называют то, что является антропологической необходимостью, тогда ни сам этот термин, ни его антоним неприменимы к многообразию форм человеческой сексуальности. Тогда вряд ли можно вызвать в воображении какой-либо образ, который бы не соответствовал тому, что в той или иной культуре является нормой или, по крайней мере, считается естественным. Вместе с тем, стереотипы и мифы, ссылающиеся на биологические факторы, являются самыми стойкими и порождают большую часть дискриминационных практик исключения.
Вебер считал, что контраст такому типу сексуальности, как «трезвый сексуальный натурализм крестьянина» [2] представляет именно эротика, и она же становится объектом регуляции со стороны священства и рыцарского конвенционализма. Сублимирование сексуальности в эротику и сознательно создаваемую внеповседневность Вебер связывал с универсальной рационализацией и интеллектуализацией культуры, к тем же основаниям можно отнести и цензуру, запрет на эротику как бесплодную, или непрокреативную, форму сексуальности. За последние несколько столетий сексуальность приобрела необычайную значимость в социальном и политическом плане, в отличие от предшествующего периода [2].
В свою очередь, это выводит нас на обнаружение разнообразных практик, которые формировали и воспроизводят по сей день современную сексуальность, позволяют состояться человеческим идентичностям и отношениям, действуя на широком континууме от семейных и родственных связей, оформляющих сексуальную и гендерную ориентацию на уровне индивида, до трансформаций социальной структуры общества.
Кроме того, среди последствий рационализации культуры, по уже упоминавшейся мысли Вебера, большую роль играет возможность осуществления социального контроля через сферу сексуального, приватного, интимного. Сфера сексуального, в особенности за последние двести лет, постоянно подравнивалась под четко определенную норму развития от детства и до старости и благодаря имеющемуся тщательному описанию всех возможных девиаций, организации педагогического контроля и медицинского лечения; и вокруг всего этого моралисты, а особенно медики создали целый тезаурус отвращений.
То, как Фуко оценивает контроль над сексуальностью в истории Европы, адресовано и некоторым нашим современникам, ученым, пекущимся об утверждении «идеальной семьи»: «Было ли это чем-то другим, как не средством абсорбции всех бесплодных удовольствий, в пользу генитально фокусированной сексуальности?» [11]. Смысл этого контроля, по Фуко, состоит в том, чтобы обеспечить рост населения, воспроизвести рабочую силу, увековечить форму социальных отношений; короче, конституировать сексуальность, которая была бы экономически полезной и политически выгодной.
Те же, кто не подпадает под общепринятую норму, изолируются, избегаются, подвергаются исключению. Иное, нетипичное, другое - так мы очерчиваем границу между собой и не-собой, убегая от чужаков, изгоняя их из «нашего» мира, но, одновременно, нуждаясь в них для собственной идентификации, определения себя посредством отличения от того, чем не являемся. Инаковость подобна загрязнению - угроза идентичности, приходящая извне, по словам Юлии Кристевой [12], угроза сложившемуся порядку вещей. В то же время, как отмечает Мэри Дуглас [10], изоляция, очищение, избегание, наказание преступлений - вещи одного порядка, представляющие собой попытку наложить систему на изначально «нечистый» опыт, придать ему порядок, осмысленность в соответствии с тем, что требует от человека культура, общество, стереотипы мышления и действия.
Вот тут-то и содержится проблема: ведь если не распознать, не расколдовать эти требования тождества как сконструированные социально, то очень легко принять их за «естественные», стало быть, универсальные, неизменные, заданные раз и навсегда. Сфера интимности, сексуальности, приватности, вся сфера семьи и любых проявлений нетипичности, индивидуальности превращается в полигон борьбы за норму, где главным критерием служит социальная полезность, а не достоинство человека.
Если свойство тождественности присваивается набору единиц, считающихся членами категории, то, очевидно, социальное тождество присваивается и фиксируется институтами. Социальные институты сегодня все чаще трактуются как организаторы информации, причем, чем более институты кодируют ожидания, тем с большей эффективностью контролируется неопределенность. При организации информации в упорядоченное множество срабатывает принцип аналогии. Аналогии можно увидеть везде и повсюду. Но там, где аналогия подходит под структуру власти или высокого положения, там социальный паттерн усиливает логические паттерны. Социально основанные аналогии приписывают несоразмерные атрибуты классам понятий и нагружают их политическим и моральным содержанием. Так, аналогия комплементарности правой и левой руки с дополнительностью полов предоставляет мощный ресурс политической иерархии.
Иными словами, социальные классификации, оперирующие главным образом бинарными противопоставлениями мужской/женский, наш/не-наш, организуют восприятие социального мира и при определенных условиях реально могут организовать сам этот мир. Поведение стремится подходить под институциальную матрицу: ведь если нужная степень координации достигнута, беспорядок и путаница исчезают [10]. Наведение порядка на символической территории достигается путем очищения, исключения тех элементов, которые нарушают привычный ход вещей. По известному убеждению, чем более замкнута культура, тем менее толерантно относятся к иным, нетипичным, и наоборот.
Однако более глубокий анализ социальных отношений на микроуровне убеждает, что исключение, скорее всего, является базовым принципом современной повседневности. По мысли Л.Г.Ионина [4], сегодня все социальные отношения основаны на процедуре типизации, кроме тех форм, что называются диффузными формами социальности, и к ним, например, относятся любого рода не-типологизируемые объекты, люди, взаимодействия, любого рода интимность, мистический опыт, переживания религиозных культов, а также взаимодействия, предполагающие глубокую телесную вовлеченность (скажем, смерть тела или любовное соитие). Указанные формы опыта, согласно этой точке зрения, лежат вне группового нормирования; они вне нормы, если они все же типологизированы и институциализированы, то лишь поверхностно.
Однако пребывание на общей социальной территории связано, как говорит нам Парсонс, не только с принятием общих норм, но и насильственными гарантиями порядка. Социальные институты для того и осуществляют типологизацию людей, отношений, объектов (классифицируют или, по М.Дуглас, присваивают социальное тождество), чтобы осуществлять контроль и гарантировать устойчивость властных отношений. При этом, рассуждает А.Ф.Филиппов, если бы нормы в полном смысле осознавались людьми, отношение к ним было бы в полном смысле когнитивным. Действующий относился бы к ним как к элементу ситуации, предоставляющей разные возможности выбора. Но действующий именно не осознает норм, они для него нечто самоочевидное, taken-for-granted.
Известно, что сексуальность соединяет в себе нечто общее, то есть присущее человеку как биологическому виду и что-то специфическое, то есть определяемое обществом, эпохой, особенностями личности, культурой. Культуру чаще определяют как «систему норм и ценностей», «совокупность знаковых систем», «систему продуктов духовного опыта». Одной из существенных функций культуры является сигнификативная (от англ. Sign - знак) задача, т.е. формирование значений, ориентиров и ценностей.
В этом смысле весь освоенный человеком мир есть определенная сфера значений. Именно культура осуществляет нормативную функцию, наиболее ярко представленную в общественном сознании, идеологии, представлениях о должном поведении в обществе. Эта функция определяет и наличие расхожих мифов и стереотипов, составляющих определенный блок так называемого менталитета.

Литература.

1. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М.: Медиум. 1995. С.4.
2. Вебер М. Теория ступеней и направлений религиозного неприятия мира//М.Вебер. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С.328-329.
3. Волков В.В. О концепции практик (и) в социальных науках// Социол. исслед. N 6, 1997.
4. Ионин Л.Г. Свобода в СССР. СПб. 1997.
5. Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Киев: Port-Royal, 1995.
6. Филиппов А. Элементарная социология пространства // Социол. журн. 1995. N 1. С. 56, 59.
7. Allen D., Milsome C. (Eds) The Book of the Cinema. Artist House, London. 1979.
8. van Alphen E. Francis Bacon and the Loss of Self. Reaction Books. 1992
9. Andermahr S., Lovell T., Wolkowitz C. A concise glossary of feminist theory. London, New York: Arnold, 1997.
10. Douglas M. How Institutions Think. London: Routledge and Kegan Paul, 1987.
11. Foucault M. The History of Sexuality. Vol.1. An Introduction. Penguin Books. 1990. P.36-37.
12. Kristeva J. Powers of Horror. An Essay on Abjection. New York: Columbia University Press, 1982.
13. Loshitzky Y. The Radical Faces of Godard and Bertolucci. Detroit. 1995; Mellen J. Women and Their Sexuality in the New Film. Davis-Pynter. London. 1973. 14. Weeks J. Sex, Politics and Society. The regulation of sexuality since 1800. London and New York: Longman, 1989.

Наталья Владимирова. Мифологизация сексуальности в пространстве нормированной культуры // символические парадигмы модернизации культурного пространства: Материалы Всерос. науч. конф. 10-11 октября 2006 г. / НовГУ им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2006. С.31-35.