В начало
Сергей Бойчук. МЕСТО РИТУАЛА ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОГО УСИЛИЯ В ИМПЕРСКОМ ПРОЕКТЕ

Одна из характерных особенностей нашего времени, что с полным правом может претендовать на громкое имя главной культурной темы современности, заключается в максиме называть вещи не своими именами. На первый взгляд, сама ситуация несоответствия знаков и сущностей не выступает чем-то новым, ведь еще великий учитель Кун призывал к восстановлению имен ради блага «всего под небесами». Однако, в отличие от добрых старых времен, окружающая нас плотным кольцом новая символическая реальность не просто допускает возможность «ошибки», а превращает ее в необходимость, общее правило императив эпохи. Неотъемлемым элементом этого маскарада означающих является постоянное активное участие самого потребителя информации в разыгрываемом представлении: он прикован к своей роле и вынужден постоянно выбирать между пустыми альтернативами, которые ему навязывают всевозможные работники министерства правды. Причина сохранения за гребцом галеры кроме права на весло еще и свободы выбора проста и очевидна – заданность, определенность его решения, обусловленная реальным отсутствием коллизии как таковой.
Среди разнообразия отсутствующих альтернатив современного мира особое место принадлежит фундаментальной, парадигмальной для нашего времени оппозиции тоталитаризма демократии. Парадокс последней состоит в неисключающем друг друга характере данных двух возможностей политической организации общества, скорее, наоборот, в некотором смысле они альтернанты, то есть чередующиеся. Будучи квазиформами деградирующей социальности с разрушенным структурами и ценностями, демократии и тоталитарные государства тождественны в собственных основаниях и, именно поэтому переход от первых ко вторым (и наоборот) осуществляется достаточно безболезненно.
Попытка обнаружить истинную, разумную в себе, альтернативу посредством обращения к классическому наследию неминуемо приведет к открытой еще в древности максиме политической мысли, утверждающей, что ограниченные преимущества той или иной «формы правления», как и крайности проектов идеального государства, жертвующих сущее должному, с необходимостью преодолеваются в имперском проекте. Фактически, такое мышление об империи в духе диалектического метода как о снятии неистинной односторонности тезиса и антитезиса в конкретном единстве синтеза представляет значительный интерес в свете различных проблем постмодерной вселенной знаков. Данный образ предполагает понимание сущности империи в качестве цельности, которая, во-первых, совмещает в себе достоинства различных способов управления (Полибий), во-вторых, возвышается над национально-территориальными единицами единым во множестве союзом (А. Гамильтон), в-третьих, обеспечивает единство космического и земного порядка в утверждении трансцендентной цели (теория симфонии), в-четвертых, устанавливает мир посредством утверждения принципов права в хаосе, раздираемом войнами (Данте).
Эта «стихийнодиалектическая» картина имперского проекта в современном дискурсе оказалась вытеснена на периферию с одной стороны, либеральной, или, вернее «мелкобуржуазной» озабоченностью политкорректностью в стиле бессмертного классика Гобсона (зачитанного в свое время и В.И. Ленином, и Ханной Арендт), а, с другой стороны, национал-эзотерической истерией, сдобренной миражом сакрального митгарда и священного царства одновременно. Оба подхода стремятся создать упрощенную черно-белую модель империи, игнорируя идею империи. Согласно, нашей точке зрения, подобная одномерность решений недопустима, наоборот, видение империи как сложной, примиряющей противоречия, и потому парадоксальной реальности следует дополнить антропологическим измерением.
Существует распространенный стереотип о том, что империя продуцирует людей-функций, маленьких муравьев, безропотно строящих ужасного левиафана, Вавилон, требующий человеческих жертвоприношений. Своевременное поступление свежей крови на алтари обеспечивают два наиболее востребованных «вида»: стойкие оловянные солдафоны и обирающие население провинций самодовольные чиновники. Жесткая бюрократическая и военная иерархия, в сочетании с административным террором не оставляет места для свободы индивида, заставляя облачаться его в застегнутый на все пуговицы мундир. Многочисленные этажи имперской постройки пронизывает принцип подчинения нижестоящих вышестоящим: мул подчинен погонщику, погонщик – сержанту, сержант – офицеру, офицер – вице-королю, верному слуге королевы , одним словом – поголовное рабство.
Однако нарисованная в столь мрачных тонах антропологическое измерение империи есть не что иное, как выражение особого умонастроения разорванного мира поздней современности, обрекающей человека на привычку мыслить абстрактно.
Для того, чтобы реконструировать тип имперской личности и понять его сущность, обратимся к тому, что предшествует становлению человеческого Я, выступая возможностью и необходимостью его существования. Формальной аристотелевской причиной формирования личности являются доминирующие в культуре модели фиксации и трансляции опыта общности. Одну из ключевых форм культурного «научения» представляет ритуал, символическое действие, призванное утвердить тождество земного и небесного.
Очевидно, что имперская государственность немыслима без значительной ритуальной составляющей, направленных, как правило, на эмоциональное включение человека в бытие империи и призванных установить единство индивидуальной идентичности с имперскими символикой и смыслами. Примерами подобных ритуалов являются празднование Дня Империи в Великобритании и военные парады, волшебный «ворох военщины и полицейской эстетики», пробуждавших даже во взрослых особый «ребяческий империализм» (О. Мандельштам). Признавая определенное значение в реализации имперского проекта таких ритуалов, невозможно не отметить их второстепенности и, явно, ограниченной функциональности. Обусловлено это было тем, что главной своей целью они имели «соучастия» всего населения, большая часть которого весьма равнодушно относилась к «цивилизаторской миссии» в далеких колониях, в общем деле строительства империи.
В то же время наряду с данными ритуалами метрополии или центра имеет смысл говорить об особых ритуалах периферии, периферийный статус которой некоторая условность, ведь основная жизнь империи проходит на ее отсутствующих границах. Поэтому истинная столица империи там, где Александр, где решаются ее судьбы.
Среди разнообразных ритуалов имперской периферии важное место занимает необычный ритуал экзистенциального усилия призванного обеспечить существование империи. Парадигмальный характер этого ритуала определяется, прежде всего, тем, что именно благодаря ему происходит оформление имперского типа личности. Допуская небольшую грубость штриха, можно признать экзистенциальный ритуал усилия и личностного становление своеобразным вариантом инициации, посвящении в сообщество имперцев.
Наиболее ярко необходимость этого ритуала для существования империи проявилась в истории Британской империи, государственного образования до такой степени непопулярного среди представителей российской патриотической традиции , что меркантильным сынам Альбиона – все таки, справедливости ради, отметим не чуждых имперской романтике – неоднократно указывали на неимперскость их поведения.
Англичане считали: положение белого человека в колониях накладывает на него особые обязанности как на представителя Цивилизации («ведь туземный народ по сделанному тобою Богов твоих познает»). Прежде всего, он не имеет права на ошибку перед лицом «подчиненных рас», он обязан действовать быстро и решительно, уверено и достойно как отдавать приказы, так и подчиняться им. Если прибывший из метрополии молодой человек окажется в состоянии соответствовать этим требования, тогда он получит право называться «белый господин». Однако ему нельзя забывать, что сахиб – это не простой «господин», а волшебник, факир, способный творить чудеса, то есть сверхъестественное существо, наделенное божественным даром. При этом, цвет кожи не гарантировал автоматического причисления к сахибам, он просто давал шанс стать им. Для туземца, не верившего даже богам, если они не доказывали своего могущества, испытание силы белого было неотъемлемым элементом колониального общественного договора, «подписываемого» на территории Британской империи ежедневно и практически идентично кантовской модели .
Только ежедневный плебисцит на право быть сахибом позволял управлять горстке офицеров и чиновников огромными массами туземного населения, не подтверждение же полномочий угрожало отказом повиноваться и могло привести к гибели того, кто отправлялся управлять империей, но был не в состоянии справиться с собственными слабостями.
Эта необходимость быть сахибом, включавшая в себе такие мелочи, как накрахмаленный воротничок при тропической жаре или убийство сбежавшего бешеного слона , «вытягивала» человека из болота посредственности и формировала новую личность. Личность, обреченную на постоянные принятие нестандартных решений в ситуациях, о самой возможности которых он не имел ни малейшего представления. Полученные в Англии знания не могли помочь, потому что даже в Итоне не читали курс «Управление туземным населением».
Таким образом, главный парадокс имперского ритуала экзистенциального усилия заключается в отсутствии четко регламентированной практики прохождения инициации, испытания, к которому невозможно подготовиться заранее. В то время как инициация в архаических обществах – в своем сакральном векторе ориентированная на сопряжение бытия и небытия через постоянное повторение первоакта умирания и возвращения к жизни обновленного субъекта – проходила согласно незыблемым паттернам, то посвящение в строители империи оказывалась инициацией без сохраняемого из века в век и абсолютно непредсказуемого сценария. Причиной такого характера посвящения является особенности личности, в наибольшей степени востребованные имперским проектом и соответствующие мифологемам «бремени белого человека»: будущего воина примитивных общностей проверяли голодом и болью, а потенциального сахиба испытывали на способность принимать решения и воплощать их в действительность.
Наиболее надежным залогом преодоления кризисных ситуаций является не отягощенная пустой информацией беспомощная предсказуемость заученных фраз, а уверенная в себе творческая открытость и детскость, созвучная третей стадии духа из проповедей Заратустры. О преимуществах ребенка над верблюдом в чрезвычайных обстоятельствах, в частности, на войне говорил и Наполеон, утверждая, что «главное ввязаться в бой, а там посмотрим», так как путь к победе идет не через упорядоченность приказов, директив или заранее подготовленных планов баталий, а в умении быстро и гибко реагировать на любое изменение на шахматной доске боя, оперативно внося коррективы в порядок предполагаемых действий в зависимости от поведения противника.


Бойчук С. С. Место ритуала экзистенциального усилия в имперском проекте/ Бренное и вечное: социальные ритуалы в мифологизированном пространстве современного мира: Материалы Всерос. науч. конф. 21-22 октября 2008 г. / редкол. А. П. Донченко, А. А. Кузьмин, А. Г. Некита, С. А. Маленко ; предисл. А.Г. Некита, С.А. Маленко ; НовГУ им. Ярослава Мудрого. – Великий Новгород, 2008. – 409 с. С. 54-57.

Hosted by uCoz