Главная страница.

Яна Быстрова МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ И МЕТОДИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ СИМВОЛИКИ ТЕЛЕСНОСТИ

Символические формы телесности отображают ее реальную историю, хотя это отображение далеко не всегда является прямым, непосредственным. В современной культуре особого внимания, прежде всего в методологической перспективе, требуют такие формы репрезентации телесности, как порнография и мода. Разумеется, нужно принять во внимание, что порнография, как ни странно это звучит, является культурно-историческим феноменом и, как и всякий подобный феномен, не сводится к его предметному субстрату. Иными словами, далеко не всякое обнаженное тело, сексуальное действие и пр. являются элементами порнографии. «Заметим: субъект не "порнографичен", порнографична познавательная установка, в соответствии с которой он полностью лишает(ся) "тайны". Иначе говоря, невидимого, – в первую очередь в самом себе» [1, С. 18].
Сущность порнографии в том, что вместо индивидуального тела мы получаем телесность публичную, или даже коммунальную [2]. Тела, демонстрируемые на обложках журналов, в кино, в стриптиз-клубах служат инструментом для сборки единого коллективного тела зрителей. Везде, где коллективное тело собрано, возникает идеальная ситуация для тотального контроля. Фактически порнография проявляет себя в насилии видимого объекта и в формировании коллективных схем восприятия, продуцируемых тиражируемыми визуальными образами. Но такого рода коллективные схемы были бы хоть немного оправданы, если бы вызванное ими возбуждение было направлено на предмет, предполагаемый как реальный и как цель наших действий. Однако порно-тела предполагают лишь созерцание и не проходят «испытания реальностью» – возбуждение не может быть настолько сильным, чтобы превратиться в аффект, сигнализирующий о встрече с реальным. Созерцание порнографических изображений не направлено на производство аффекта. С другой стороны, эффект порно – не эротизм, так как, становясь повсеместным, эротическое возбуждение полностью нейтрализуется и тем самым уничтожается. Этот эффект – равнодушие, бесчувствие. Срывание символических покровов с тела закономерно приводит к смерти соблазна, к смерти эротики. Поэтому уничтожение символической телесности является конечной целью порнографии.
Заметим, что те же функции, – сборки коллективного тела на основе формирования визуальных схем восприятия, – выполняет и реклама. Существует глубокая связь между рекламой и порнографией, и эту связь можно прояснить, обратившись к роли женского тела в этих двух формах репрезентации. «Не случайно порнография концентрируется на женских половых органах. […] Сексуальность, от которой требуется постоянно, непрерывно доказывать и показывать себя, становится проблематичной в смысле шаткости маркированной (мужской) позиции. Пол женщины, напротив, всегда самому себе равен: своей готовностью, своим зиянием, своей нулевой ступенью. И эта непрерывность, контрастирующая с прерывистостью мужского, обеспечивает женственности решительное превосходство в плане физиологического изображения наслаждения […]» [1, С. 64-65]. Если обратиться к психологическому механизму действия рекламы, то легко можно заметить, что залогом ее успеха является ее "искушающе-соблазняющий" характер. Реклама не только обещает удовольствие как результат приобретения продукта ("Баунти" ("Bounty") – райское наслаждение"), но формирует и само желание, создает сам желаемый объект. Поэтому одним из самых соблазнительных и желаемых и, соответственно, одним из самых важнейших символов в обществе массового потребления стало женское тело. Теоретически мужчина может быть в той же степени объектом желания женщины, в какой женщина является объектом желания мужчины. Нельзя сказать, что женщины в силу своей природы более прекрасны или более желаемы, чем мужчины, однако на практике в большинстве случаев женщины более открыты к тому, чтобы быть желаемыми. В современной культуре, несмотря на самый радикальный феминизм, женщина смотрит на себя «глазами мужчины», представляя себя объектом его желания. Но поскольку желание в обществе массового потребления всегда приносит прибыль, женское тело теперь выполняет достаточно новую для себя функцию экономического обмена. Женское тело оказывается наиболее удобным для маркетинга представлений о здоровье, гигиене, раскрепощенности, юности и, наконец, красоты. Красота в рекламе рассматривается не как единство образа, а фрагментарно, концентрируясь вокруг тех или иных частей женского тела. Расчленение женского тела подчиняется качеству рекламируемого товара. Возьмем, например, такой фрагмент женского тела, как кожу. Известный жителям России рекламный слоган состоит из вопроса «В чем секрет классической красоты: в форме, в чертах?» и ответа девушки «Для меня самое главное – это моя кожа». В психоанализе З.Фрейда подобная замена сексуального объекта (девушки) частью тела (кожей) именуется фетишизмом. Кожа может восприниматься и как одежда и как нагота тела. В первом случае она выполняет защитные функции ("Как не повезло яблоку, как повезло Вам, потому что у Вас есть новый, сохраняющий влагу крем "Ойл оф юлэй"), которые переносится с самой кожи на крем, охраняющий кожу в борьбе природы и культуры. Кожа как нагота тематически эксплуатируется в связи с мылом («Красивая кожа начинается с мыла "Люкс". Просто удивительное ощущение – будто кто-то ласкает мою кожу»). Сам фетиш (кожа) отождествляется с товаром (мылом, шампунем, краской для волос) для того, чтобы вызвать желание обладать этим товаром как заместителем фетиша. Приведенные примеры отвечают основному принципу рекламы: эксплуатации эротизма женского тела [3].
Что касается такой формы репрезентации телесности, как мода, то здесь также может быть замечена функция контроля. Модная одежда – это символически представленная телесность, преобразованная с целью постоянно находиться под контролем норм социума. Многочисленные фильмы, видеоклипы, демонстрации мод, конкурсы красоты можно представить как глобальную лабораторию, в которой человеческая чувственность, со всем ее многообразием, подвергается стандартизации, нивелировке и упорядочиванию. Одежда «металлиста» воспринимается как вызов общественному вкусу, как противоположность одежде «яппи», – галстуку и строгому деловому костюму. Однако и в том и в другом случае одежда служит социальному упорядочиванию, и одежда «металлиста» может служить тем же целям полицейского надзора, каким ранее служило клеймо проститутки или пришитая к спине шестиконечная звезда. Человек, следующий моде, раскрывает публично свои ценностные ориентации и является, поэтому более удобным объектом контроля. Самый важный вопрос заключается в том, что принуждает его добровольно принимать требования моды? Способен ли человек в современном мире вести автономное от моды существование, или он просто будет «старомодным», т.е. в той же степени подверженным контролю?
Сущность моды можно раскрыть только тогда, когда она рассматривается как репрезентация самой телесности, когда тело оказывается средством для коммуникаций в мире. Р. Барт выделяет три разновидности отношений тело-мода [1, С. 164-165]:
1. Тело выступает как чистая форма, лишенная собственных свойств, и одежда воспроизводит атрибуты телесного.
2. На определенное время (десятилетие, год) устанавливается, что модным является тот, а не иной тип тела. Одежда ориентируется на данный тип телесности.
3. Одежда претендует на преобразование реального тела, которое в таком случае становится знаком идеального тела моды.
Эти три эпохи в развитии отношений между телесностью и модой соответствуют исторической эволюции самой женщины-модели. Первоначально это не профессиональная модель, а просто женщина из высшего света, служащая образцом подражания для остальных. Второй эпохе соответствует профессиональная манекенщица, и ее тело должно соответствовать определенным требованиям. На заключительной стадии манекенщицами становятся все. Мода получает всеобщее распространение и становится просто образом жизни. Она проникает во все ранее недоступные ей сферы. Каждый подвержен ее воздействию и каждый сам воспроизводит ее действие. Мода подчиняет себе свое собственное отрицание (немодное, старомодное). Однако такое всеобщее распространение моды губительно для нее самой. Когда модно все, это значит, что уже нет ничего модного.
Следует заметить, что если в XIX веке критика моды была элементом правой идеологии, то в XX столетии она стала элементом идеологии левой. Если ранее критика моды шла с позиций религиозных ценностей, то в XX веке, в социалистической идеологии, она осуществляется с позиций ценностей революции. Если раньше мода разлагала нравственность, то теперь она отвлекает от классовой борьбы. В феминизме конца столетия классовая борьба приобретает форму борьбы между полами, но сущность борьбы от этого не меняется. Это по-прежнему борьба господства и подчинения, и мода не может рассматриваться адептами феминизма иначе, как добровольная капитуляция. Идеология репрессивна во всех своих формах, и мода не может быть исключением.
Ни мода, ни реклама, ни порнография не являются специальным объектом исследования в данном разделе. Они рассматриваются здесь только постольку, поскольку необходимо продемонстрировать символическую связь костюма с человеческой телесностью. Сущность костюма, смысл его символических функций можно раскрыть только тогда, когда он рассматривается как репрезентация самой телесности. Коммуникативные средства костюма, его экспрессивные знаки – это всегда знаки человеческого тела.

Литература.
1. Бодрийяр, Ж. Символический обмен и смерть [Текст] / Ж. Бодрийяр ; перевод с французского С. Н. Зенкина. – М. : «Добросвет», 2000.
2. Осика Ю.Л. Коммунальность: эффект порно [Электронный ресурс] / Ю.Л.Осика. – Режим доступа: http://anthropology.ru /ru/texts/osika/porno.html.
3. Туркина, О. Пип-шоу (идиоадаптация образа женщины в российской телерекламе) [Текст] / Туркина О. // Женщина и визуальные знаки. – М. : «Идея-пресс», 2000.

Быстрова Я. В. Методологические и методические аспекты исследования символики телесности/ Бренное и вечное: социальные ритуалы в мифологизированном пространстве современного мира: Материалы Всерос. науч. конф. 21-22 октября 2008 г. / редкол. А. П. Донченко, А. А. Кузьмин, А. Г. Некита, С. А. Маленко ; предисл. А.Г. Некита, С.А. Маленко ; НовГУ им. Ярослава Мудрого. – Великий Новгород, 2008. – 409 с. С. 65-68.