Главная страница.

Инга Желтикова К ВОПРОСУ О МЕСТЕ ПОГРЕБАЛЬНЫХ РИТУАЛОВ В КУЛЬТУРЕ ПОСТМОДЕРНА

Социальные ритуалы большинством исследователей трактуются в качестве формообразующих элементов культуры . Символическая значимость определенной последовательности действий позволяет практикующим его группам ощутить сопричастность онтологическим и социальным основам бытия. Ритуал одновременно сплачивает социум, способствует его стабильности и самоидентификации [3, С. 65-70]. Современная культура демонстрирует устойчивость ритуализированных форм поведения, востребуя стабилизационные и антидепресанторные функции ритуала.
Одними из значимых общекультурных ритуалов являются погребальные, в совокупности образующие погребальный обряд. В архаических обществах значительная часть культурных норм была связана именно с регламентацией отношений, вызванных смертью, от установления форм погребальных обрядов и определения круга лиц, участвующих в трауре, до мифологических сюжетов, объясняющих сам акт смерти и следующие за ним состояния покойного.
Мы не ошибемся, если заметим, что сегодня понятие «ритуал» ассоциируется в обыденном сознании именно с погребальными действиями и организациями, предоставляющими соответствующие услуги. При этом сами ритуалы, связанные с захоронением покойного, в современном обществе существенно трансформируются.
В своей основе ритуал служит социальной формой поведения и направлен на включение членов группы в совместные переживания, обеспечивающие коллективную поддержку нуждающемуся в этом индивидууму. Именно эта основа трансформируется в современном погребальном обряде, отказывающимся от публичных ритуалов. Современные «ритуальные услуги» фактически направлены на максимальное исключение погребальных ритуалов из социума. Они не расширяют круг лиц, включенных в отношения, вызванные смерти, а напротив – сужают его, сужают вплоть до круга близких родственников и друзей.
К примеру, если свадебный обряд по-прежнему содержит ритуал проезда свадебного кортежа, который своей демонстративностью приглашает разделить радость молодоженов и их гостей, то бинарный ему траурный кортеж как бы вовсе исчез из повседневной реальности. Если в 80-х годах ХХ века во дворах многоэтажных домов еще достаточно часто звучала траурная музыка, и можно было наблюдать, пусть немногочисленные и недлительные, похоронные процессии, то сегодня данная картина является скорее исключением. В отличие от свадебного лимузина, все еще выделяющегося из потока машин, катафалк превратился в специально оборудованный автобус, с корпуса которого исчезли последние элементы траурной символики. Это же можно сказать и об одежде участников похорон.
На наш взгляд отмеченная тенденция является весьма показательной для характеристики культуры постмодерна, в которой одно из важнейших экзистенциальных состояний демонстративно игнорируется. Смерть как индивидуальный феномен выступает предельным горизонтом личного бытия, осмыслить который в качестве собственного переживания невозможно . Именно невозможность приобретения и трансляции собственного опыта смерти, адресует человека к социальному опыту, делает необходимым функционирование ритуала.
Социальный аспект погребальных ритуалов проявляется, с одной стороны, в регулировании отношений и действий, возникающих по поводу смерти, с другой – в формировании нормативного означивания этого феномена. Ассимилирование смерти социумом происходит через наделение ее конкретным смыслом, и культурную паттернизацию – выработку образцов поведения и отношений по поводу смерти. Феномен смерти делает ее ритуализацию необходимой не только и не столько для социума, сколько для индивидуума.
Из погребальных ритуалов наибольшей трансформации в культуре постмодерна подвергаются именно те, которые включают социум в отношения по поводу смерти его конкретного члена. Публичное прощание, принесение соболезнований, похоронная процессия и траурный кортеж, сам траур как форма одежды и поведения – вот то, что если и не ушло, то уходит из современной культуры.
Отдельные стороны этого процесса отмечались и исследовались, начиная с середины прошлого века. Одним из первых авторов обративших внимание на эту сторону культуры был английский культуролог Дж. Горер, констатировавший отказ европейского и американского общества от траурного ритуала. На собственном примере исследователь с удивлением обнаруживает неготовность современного ему общества принимать участие в отношениях, вызванных смертью. «Много раз я отказывался от приглашений на коктейли, объясняя, что я в трауре. Люди приходили в замешательство, словно я сказал им что-то неуместное и неприличное. Поистине у меня было впечатление, что, если бы я, дабы отклонить их приглашение, сослался на какое-нибудь сомнительное рандеву, я был бы лучше понят» [1, С.474]. «Порнография смерти» – назовет Горер свою статью, обобщающую опыт наблюдения за изменением места траурного ритуала (главным образом в Англии).
Спустя более полувека, для нас становится характерным скорее замешательство по поводу замешательства Горера, поскольку представление, что траур включает какое-либо заметное отклонение от обыденного поведения, культурой постмодерна уже не транслируется. Как собственно утрачены и формы выражения соболезнований, вместо которых в ответ на сообщение о смерти и наступает то неловкое молчание, о котором пишет Горер.
Смерть и ритуалы по ее социализации, попадают под запрет – делает вывод Горер. «Как бы ни было сильно горе человека, потерявшего кого-либо из близких, почти на всем Западе сегодня является общим правилом, что он не должен демонстрировать это публично […]. В отношении траура семья принимает правила поведения, которых ждет от нее общество. Общество навязывает близким усопшего отказ от траура [1, С. 473].
Жан Бодрийяр, посвятивший значительную часть своей работы «Символический обмен и смерть» анализу современного ему отношения к смерти, отмечает среди прочего и такую особенность, как нежелание видеть в покойном покойника. «Тревожнее всего не то, что мертвецу наводят красоту и придают ему зрелищный вид. – Пишет Бодрийяр о практике декорирования и гримирования умершего в американских funeral homes. – Такое делалось всегда во всех обществах […], ритуальная саркофагия свойственна любому обществу. […] Абсурдной она становится тогда, когда начинает коннотировать естественность. Когда первобытный человек нагружает покойника знаками, то это затем, чтобы как можно быстрее привести его к статусу мертвого […]. Во funeral homes сценарий обратный. […] Это фальшивая, идеализированная смерть, подкрашенная под жизнь; в глубине ее лежит мысль о том, что жизнь естественна, а смерть противоестественна, – значит, нужно ее натурализовать, сделать из нее чучело, симулякр жизни [2, C. 315-316].
Говоря о многочисленных запретах на присутствие смерти в культуре постмодерна, Бодрийяр буквально повторяет Горера – «Разговор о смерти вызывает смех – смех принужденный и непристойный. Разговор о сексе не вызывает даже и такой реакции: секс – легален, смерть – порнографична. «Освобождая» сексуальность, общество постепенно заменяет ее смертью в функции тайного обряда и фундаментального запрета» [2, С. 320-321].
Однако этот «запрет на смерть» не отменяет самой смерти, не отменяет растерянности и горя человека перед ее лицом. «В прошлые века у людей были такие ритуалы на все случаи жизни, когда нужно было выражать другим чувства, как правило невыразимые, когда требовалось объясниться в любви, дать жизнь ребенку, когда приходилось умирать или утешать скорбящих. В конце XIX или начале ХХ века эти ритуалы исчезли» [1, С. 474]. Так определяет ситуацию другой известный исследователь проблемы – Филипп Арьес.
Лишенный опыта личной смерти, зачастую дистанцированный от переживания смерти чужой, человек общества постмодерна оказывается к тому же лишенным выработанного и санкционированного культурой ритуала смерти.
Согласившись с наличием в современной культуре тенденции к размыванию и деактуализации отношений, вызываемых смертью, приходится признать тот факт, что культура призванная служить ориентиром для индивидуальной интерпретации явлений, лишается нормативной модели в означивании этой экзистенциальной составляющей. В результате человек остается один перед лицом смерти, вынужденный собственными силами выстраивать отношения, модель которых многие века транслировала культура. «Мы переживаем свою смерть как «реальную» фатальность, вписанную в наше тело, но это оттого, что мы разучились вписывать ее в символический ритуал обмена. – Констатирует Бодрийяр. – Собственно, с этого начинает существовать и само наше тело как место заключения безобменной смерти, и мы сами в конце концов начинаем верить в эту биологическую сущность тела, которая гарантирована смертью, как сама смерть – наукой. Биология чревата смертью, смертью чревато описываемое ею тело – и не избавлено от нее ни одним мифом. Миф и ритуал, способные избавить тело от этого верховенства смерти, утрачены или же еще не найдены» [2, С. 294-295].
Таким образом, вместо внятных ритуалов связанных со смертью современная культура моделирует почти ритуальное избегание данного типа отношений. На уровне общественной повседневности демонстрируется отсутствие смерти, разговоров о ней, соболезнований и траура . На индивидуальном уровне от близких покойного ожидают быстрых и максимально дистанцированных от общества похорон. По всей видимости, от традиционного выражения «о мертвом или хорошо, или никак» в современной ситуации остается лишь последнее «никак».

Литература.
1. Арьес, Ф. Человек перед лицом смерти [Текст] / Ф. Арьес. – М., 1992. – 528 с.
2. Бодрийяр, Ж. Символический обмен и смерть [Текст] / Ж. Бодрийяр. – М., 2000. – 387 с.
3. Лоренц, К. Агрессия (так называемое "зло") [Текст] / К. Лоренц. – М., 1994. – 272 с.

Желтикова И. В. К вопросу о месте погребальных ритуалов в культуре постмодерна/ Бренное и вечное: социальные ритуалы в мифологизированном пространстве современного мира: Материалы Всерос. науч. конф. 21-22 октября 2008 г. / редкол. А. П. Донченко, А. А. Кузьмин, А. Г. Некита, С. А. Маленко ; предисл. А.Г. Некита, С.А. Маленко ; НовГУ им. Ярослава Мудрого. – Великий Новгород, 2008. – 409 с. С. 104-107.