Главная страница.

Максим Казючиц РЕЛИГИОВЕДЧЕСКИЙ АНАЛИЗ КИНОДОКУМЕНТА. К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ

Проблема религиоведческого анализа кинодокумента касается, так или иначе, некоторых специфических вопросов, связанных с особенностями изображения. Для кино демаркация образа религиозного и нерелигиозного представляет ту же сложность, что и определение коннотативного значения в анализе литературного текста. Риск есть всегда, есть и неизбежный фактор субъективности. Значение религиозного образа в кинематографе было во многом определено положением, которое занимало изображение в кинотеории. Далеко не последнюю роль здесь сыграла концепция французского мыслителя А. Бергсона: сама природа кинематографа позволяет рассматривать его по аналогии с мыслящим разумом. Бергсон, как известно, говорил о двух интеллектуальных иллюзиях: мыслить подвижное через неподвижное и использовать пустое, «чтобы мыслить полное» [1, С. 265]. «Кинематографической» является первая и состоит в том, что разум реализует принцип экономии мышления. Представление об изменяющемся мире (становлении) формируется «неподвижными снимками материи» [1, С. 264]. Образ возникает за счет способности разума мгновенно обновлять подобные «снимки». Поэтому феномен кино, в силу сходного принципа функционирования, стремится, в конечном счете, выступить альтернативой представлений человека о мире, «удвоить» его. Интерес и последствия этой аналогии заключались в том, что на кинематограф – вместе с общей механикой мышления – неявно переносились все возможные аберрации, которые с избытком обеспечивали скрытые структуры сознания. Оснований к тому было представлено достаточно.
Начало века ознаменовалось развитием психологии, которая быстро выделилась в специальную научную отрасль. В ее предметную область попадает в том числе и феномен религиозного мировоззрения, который к конечном счете привел к образованию еще одной отрасли – психологии религии. На этом историко-методологическом фоне образ кино занимал двусмысленное положение между рациональными интенциями автора и весьма неоднозначными, но от этого не менее определенными проявлениями бессознательного.
Проблема репрезентации религиозного образа во многом обусловлена концепцией крупного плана в истории и теории кино. Исходная функция как приближение (укрупнение) объекта достаточно быстро потеряла свое первостепенное значение. В дальнейшем он применяется также в качестве блокирования, перебивки серии планов иной крупности, что резко расширило формальные границы его интерпретации в контексте кинодокумента. Французский философ Ж. Делез в исследованиях крупного плана опирается на фильмы шведского режиссера И. Бергмана. В одном из эпизодов «Земляничной поляны» главный герой профессор Исак Борг видит во сне уличные часы без стрелок, вслед за которыми встречает прохожего без лица. Исследователь приходит к выводу, что в кино существуют серии объектов, которые являются коррелятами «лицевой поверхности». Последний термин заимствуется из определения лица А. Бергсоном [2, С. 143 и сл.], в соответствии с которым лицо не относится к типу знаков и следовательно, не предполагает какого-либо «чтения», но предназначено для особого типа внимания, близкого измененным состояниям сознания.
С точки зрения Делеза, лицо и крупный план чего бы то ни было идентичны: « […] крупный план – это лицо» [2, С. 143]. Построение интересно тем, что философ выводит проблему из области знаковых отношений (языка как такового). Кино, здесь понимаемое как опыт по сути созерцательной деятельности, позволяет нам провести параллель с интерпретацией религиозного мировоззрения К. Г. Юнга. Религиозное, напомним, рассматривалось как специфическое состояние сознания, которое представляло собой «внимательное рассмотрение, наблюдение за некими динамическими факторами» [7, С. 133]. К ним могли относиться «качество видимого объекта, либо невидимое присутствие чего-то, вызывающего особого рода изменение сознания» [7, С. 133]. Искусство кино и его теория, разумеется, должны были пройти известный путь, в конце которого кинематограф стал рассматриваться как коррелят сознания, а следовательно, и как способный представлять образы столь сложных состояний, «духовных аффектов» (Делез). Основной чертой подобного мировоззрения становилось внимание к нетипичным, зачастую малозначительным для восприятия аспектам изображения.
Выразительный потенциал крупного плана был по достоинству оценен с самых первых и весьма широких шагов теории кинематографа. Вещь, которая стремится стать лицом, и лицо, которое уравновешивается с вещью, возвращают нас к интересной исторической параллели: «теории фотогении» Л. Деллюка. Опуская известные положения, остановимся на одном обстоятельстве. Критик исходит из универсализма фотогении в отношении содержаний кинодокумента. В списках объектов, соответствующих критерию фотогении, которые составлял Деллюк, герои (конкретные актеры) оценивались наравне с бутафорией, животными и пр. Не менее важно и то, что для французского критика снижение человеческого начала являлось условием реализации принципа фотогении [3, С. 76 и сл.]. Неподвижность лица исключала сложную коммуникативную функцию мимики как проявления сугубо человеческого «рационализма», который препятствовал соединению «бестиальной» сущности человека и самой природы. Разумеется, тогда лишенные мимирования предметы и животные становились в один ряд с экранным человеком [8, С. 51 и сл.].
Принципиальной особенностью фотогении являлась неразличимость живого/неживого, одушевленного/неодушевленного, которые оказались несущественными. Из опыта ее применения (у Деллюка) следовало, что 1) сознание зрителя обладает особым типом направленности, предрасположенности или склонности усматривать фотогеничное в образах фильма; 2) в конкретных объектах реального мира фотогения присутствует как имманентное свойство, которое выявляет или не выявляет кино. Следовательно, кино претендовало на новые области гносеологии: оно открывало прежде недоступный восприятию пласт реальности. Сам киноаппарат (полагал, к примеру, французский режиссер и теоретик Ж. Эпштейн) рассматривался в качестве модели разума и предоставлял зрителю возможность со стороны созерцать работу последнего [4, С. 94]. Таким образом, кино восстанавливало образ мира, только в подлинно чистом представлении, без примеси рационального. Это обстоятельство Эпштейн подчеркивал как освобождение зрителя, возврат его к первозданному, незамутненному восприятию примитивного человека, дикаря.
Подобные суждения не только Деллюка, но и его ближайшего концептуального соратника Эпштейна [4, С. 106], указывают только на то, что ранняя кинотеория, по-видимому, являлась аспектом более широкого культурного контекста того времени, в особенности состояния гуманитарных наук. Разработки категории фотогении, ее заимствование из активного употребления в обиходе, применение в кино и особенности интерпретации, позволяют провести параллель с парадигмой новых и интенсивно развивающихся наук начала столетия: религиоведения и антропологии.
Первые десятилетия 20 века связаны с важнейшей тенденцией в указанных науках – определением истоков религиозного мировоззрения человека, а также попыток реконструкции этого мировоззрения в различных вариантах. Поиски универсального определения религии, которое включало бы как ранние, так и современные формы, вылились в знаменитую дискуссию антропологов Р. Маретта и Э. Тайлора. Суть ее заключалась в том, что Маретт не был удовлетворен тайлоровской формулировкой достаточного основания религии и предложил иную. В работе «Первобытная культура» истоки религиозного мировоззрения сводились к анимизму, то есть «вере в души и духов». Однако Маретт заметил, что существовали и существуют такие сообщества, верования которых находятся на иных (примитивных или архаических) стадиях, нежели допускало определение Тайлора [9, P. viii]. Автор «The Threshold of Religion» вывел известную «формулу табу—мана как минимума определения религии» [6, С. 99-108] и назвал это до-религиозное состояние преанимизмом или аниматизмом. Для нас интересны указания антрополога на то обстоятельство, что наиболее ранним содержанием прото-религиозных верований является представление об “impersonal (supernatural) force”, «безличной силе», которая, как и прочие феномены архаических культур, амбивалентна. Она одновременно имеет положительный аспект (полезный для человека) в качестве mana, и отрицательный (аспекты, разрушительные для родового коллектива) – taboo. Безличная сила выступала не только в указанном «динамическом» аспекте, но играла роль структурообразующего принципа архаического мира. Все предметы, животные, человек оказывались манифестациями силы. Таким образом, идея ее присутствия в объекте приравнивалась к его сущности и самой возможности его бытия [5, С. 134-135].
Подобные колебания между концепциями гуманитарного знания имели далеко идущие следствия, однако, наиболее интересным моментом следует считать то, что мышление западного человека имело устойчивую склонность совмещать миры созданные кинопроекцией и образы воспринимающего сознания. Следует признать, вероятно, справедливым замечание Делеза о кино как особом компендиуме до-знаковых объектов, которые провоцируют зрителя на создание образа [2, С. 593 и сл.].
В таком случае кино ориентирует сознание на особый тип внимания, регистрирующий, подобно homo religiosus Юнга незначительные девиации в образах фильма. Поиски и описание подобных изменений в совокупности с изучением крупного плана представляются существенными аспектами религиоведческого анализа кинодокумента.

Литература.
1. Бергсон, А. Творческая эволюция [Текст] / А.Бергсон. – М., 2006.
2. Делез, Ж. Кино [Текст] / Ж.Делез. – М., 2004.
3. Деллюк, Л. Фотогения кино [Текст] / Л. Деллюк. – М., 1924.
4. Из истории французской киномысли. Немое кино 1911-1933 [Текст]. – М., 1988.
5. Казючиц, М. Ф. Архаические мотивы в текстах внутренних школ ушу [Текст] / М. Ф. Казючиц // Проблема текста в гуманитарных исследованиях: Материалы научной конференции 16—17 июня 2006 г. – М., 2006.
6. Мистика. Наука. Религия. Классики мирового религиоведения. Антология [Текст]. – М., 1998.
7. Юнг, К.Г. Архетип и символ [Текст] / К.Г. Юнг. – М., 1991.
8. Ямпольский, М. Б. Видимый мир [Текст] / М. Б. Ямпольский. – М., 1993.
9. Marett, R.R. The Threshold of Religion [Теxt] / R.R. Marett. – L., 1914.

Казючиц М. Ф. Религиоведческий анализ кинодокумента. К постановке проблемы/ Бренное и вечное: социальные ритуалы в мифологизированном простран-стве современного мира: Материалы Всерос. науч. конф. 21-22 октября 2008 г. / редкол. А. П. Донченко, А. А. Кузьмин, А. Г. Некита, С. А. Маленко ; предисл. А.Г. Некита, С.А. Маленко ; НовГУ им. Ярослава Мудрого. – Вели-кий Новгород, 2008. – 409 с. С. 129-132.