Главная страница.

Борис Марков «УЖАСНОЕ ПРОШЛОЕ»: К МЕТОДОЛОГИИ ОСМЫСЛЕНИЯ ИСТОРИИ СОВЕТСКОЙ КУЛЬТУРЫ

Сегодня наше общество является отрытым, пали прежние искусственные барьеры, которые, по сути дела, ограждали нашу психическую, социальную, экономическую систему, нашу культуру от воздействий со стороны других систем. Мы, воспитанные за "железным занавесом" как в профилактории, потеряли способность самосохранения. Мы слишком давно уже живем на «капельнице». Сначала наши родители, затем педагоги, наконец, авторитетные органы все они заботливо опекали нас от вредных воздействий. Не слишком утруждая себя, они действовали методом запрета и таким образом лишили нас способности самостоятельно защищаться. Когда, наконец, стены и границы пали, мы оказались беззащитными перед чужими. Традиции предков внушают нам чувство не только неуверенности, но и стыда. Конечно, чувство гордости за себя и свой коллектив не должно превращаться в эгоизм, оно должно сочетаться с толерантностью по отношению к аналогичным чувствам других, но крайне опасно стереть это чувство совсем, ибо без него, как без кожи, человек под воздействием вирусов чужого теряет себя.
Среди участников дискуссий о путях развития новой России одни видят выход в обращении к традициям древности, в усилении религиозного воспитания, в возвращении духовного и культурного наследия, на базе которого возможно восстановление солидарности людей и сплоченности общества. Другие, наоборот, считают выходом из кризиса ускоренное развитие цивилизационного процесса, глобализацию и вестернизацию, а также развитие современных технологий, снижающих техногенную нагрузку на природу. Сравнивая прошлое и настоящее, можно попытаться «инвентаризировать» как приобретения, так и утраты прогресса. Культура наших предков, основанная на интенсификации внутреннего чувства стыда, обходилась без дорогостоящего аппарата внешнего насилия и была при этом более эффективной в деле воспитания социальной и морально ответственной личности. Думается, что современность должна найти способ сохранения и воспроизводства традиционных культурных механизмов в новых условиях и на основе новых технологий. Думается, что исследование этого культурного капитала окажется полезным политикам, экономистам, а также тем, кто отвечает за конструирование искусственной окружающей среды, в которой живет современный человек, и, прежде всего архитекторам, дизайнерам, визажистам, активно формирующим место человеческого бытия, изучение которое, собственно, и дает ответ на вопрос, что есть человек.
Сегодня мы в России стремительно распадаются старые привычные формы жизни, а складывающиеся новые отношения людей не радуют потому, что оказываются весьма далекими от нравственных идеалов. Может быть, пора их менять, ибо они уже не соответствуют новым формам жизни. Как, например, расценивать нарастающий индивидуализм людей, стремление к личной независимости и комфорту, разрушительным образом действующих на целостность социальной ткани. Поскольку искусственная окружающая среда, в которой жил человек, в ходе глобализации подверглась сильнейшему удару, постольку предлагается искать формы инсталляции в современное общество традиционных технологий формирования человека. Человеку массы, городскому индивидуалисту противопоставляется "родовой человек". Мифы, религии, табу традиционных обществ были коллективными представлениями народа, а не идеологическим продуктом теоретиков. Имея удовлетворительные даваемые локальными мифологиям и религиями ответы на все случаи жизни, люди не искали универсальных оснований и воспринимали нравственные нормы как практическую истину или «правду», которая признавалась всеми как справедливость. Индивид не мыслил себя вне коллектива и был вплетен в плотную сеть взаимодействий. Постоянство потребностей определяло постоянство долженствований. При этом нужда, лишения и труд компенсировались чувством долга перед Другим. Если посмотреть на себя глазами предков, то мы выглядим ужасными индивидуалистами и являемся предателями коллектива. Мы еще хотим, но уже не можем жить с другими. Мы смирились с тем, что живем в эпоху индивидуального потребления, и нам сегодня трудно понять мечты наших предков о коллективном бытии. Их стремление мы можем понять лишь в контексте прежней истории и, прежде всего, истории христианства, вожди и массы которого стремились к воплощению на земле Божьего града, где дело и мысли одного были делом и мыслями другого. Мы не должны забывать, что социализм, хоть и строился в отдельно взятой стране, но всегда мыслился во всемирном или, говоря языком политической теологии, во вселенском масштабе.
Проект русского социализма не сводится к утопиям западных мечтателей. Обоснование революции и программа большевиков отражала реальные интересы рабочих и крестьян. Несомненно, в умах авторов присутствовал национальный колорит, следы того, что называют русской идеей. Социалистический художник писал то, что видел. Но образы, как, впрочем, и мысли не рождались в его голове, а были буквально "коллективными представлениями", т.е. возникали в резонансе с образами и мыслями других. Поэтому трактовка Б. Гройсом социалистического искусства как утопии и расшифровка его как формы символического обмена нуждается в уточнении [4]. Навязывать ее творцам и потребителям социалистического реализма – это то же самое, что приписывать крестоносцам исключительно экономический интерес. Программа Ленина была далека от утопий христианского социализма в стиле Булгакова и даже Луначарского. Ленин считал, что экономическую базу коммунизма обеспечивает капитализм. Стало быть, речь шла о реальном, а не символическом потреблении. Важнейшей составляющей коммунистического проекта были не только утопии социалистов (французский социализм), но и английская политэкономия и немецкая классическая философия. Производство в нашей стране в соответствии с классической экономикой было отнюдь не символическим, и страна напоминала гигантскую стройку. Какая роль при этом отводилась искусству? Поначалу в Пролеткульте его роль сводилась к тому, чтобы наполнить абстрактные модели плотью и кровью человеческих переживаний. В это время изгоняли мечтательность, важно было проводить классовый подход.
По мере того, как развивалось кино, и строились фабрики грез, открывалась новая возможность. Искусство перестает быть идеологией, оно становится способом производства социализма. И это производство желаний оказалось самым передовым. Речь идет о культурных технологиях производства символического капитала. После революции люди активно взялись за построение искусственной реальности, которая является воплощением мечты. Довженко написал киноповесть Мичурин, где нарисовал впечатляющую картину преобразования природы. Он предлагал в своих фильмах грандиозные проекты строительства Беломорканала, покорения Антарктиды, освоения космоса, строительства городов на Дальнем Востоке ("Аэроград"). В последние годы его захватила идея поворота рек с севера на юг. В этом смысле название "социалистический реализм" приобретает особый смысл. Это искусство строить воплощенную мечту. Неверно сказать, что она была формой идеологического приукрашивания и камуфляжа реальности, как это утверждается в теории параллельных миров. Точнее суть социалистического реализма характеризуют слова Ницше о том, что политик стал архитектором реальности, и строит государство подобно произведению искусства.
Евгений Добренко в своей книге "Политэкономия социализма" подметил недостаточность советологического подхода к соцреализму как форме идеологии. Он подошел к его пониманию, оснащенный теорией символического капитала, разработанной современными французскими философами [5]. Но и эта теория не раскрывает всей сложности феномена социализма. Кажется упрощением считать, что деятели социалистической культуры создавали социалистический миф, который благодаря массовости кино заменял реальность.
На самом деле в основном люди работали, а не смотрели кино, вступали в реальные, а не в символические отношения. Прежде чем писать, рисовать или ставить пьесу, автор предпринимал поездку на одну из строек. В этом смысле, он отображал реальность. Но работа, особенно тяжелый физический труд не символична и не романтична. Утопия социалистов превращала труд в радость. Если у протестантов он был способом спасения, то у коммунистов – освобождения. Под это дело надо было подвести теоретическую базу.
Политэкономия социализма производила на западного читателя либерального толка весьма странное впечатление, ибо ограничивала действие рыночных законов моральными ценностями. Столь же странным для внешнего наблюдателя выглядит и соцреализм. Это не столько эстетический, сколько этический феномен. Но разве не этого мы хотим сегодня, когда разрабатываем прикладную этику, искусство дизайна, интерьера, рекламы и т.п.? Западный наблюдатель подходит к исследованию социализма, наподобие того, как орнитолог изучает поведение птиц. Естественно, что он неспособен понять чувства и настроения людей, поведение которых, кажется ему абсолютно бессмысленным.
Это доказывает, что реальное различие капитализма и социализма само опирается на противопоставление их способов символического производства. Например, считается, что капиталистическая реклама товара направлена на потребление. Наоборот, поскольку при социализме товаров мало, постольку нет нужды стимулировать желание их потребления. Слабость социализма критики видят в том, что вместо облегчения и улучшения условий труда, власть поощряла его романтизацию. Наоборот, капиталисты компенсируют тяжелый труд потреблением и развлечением. Отсюда искусство находит место в сфере досуга и развлечений. Задачу соцреализма западные исследователи видят в том, чтобы серую убогую действительность обернуть в романтическую упаковку. Например, их крайне удивляет фильм "Волга-Волга": в городе нет телефона, электричества, водопровода, асфальта, парома вообще никаких удобств. Но никто не воспринимает этот фильм как сатиру. Отсюда они делают вывод, что реальность в фильме настолько преображена, что зрителям не приходит в голову проклинать ее. Наши зрители смотрели этот фильм, конечно, как сатиру, но не на город, а на чиновника-бюрократа, который душит все молодое и зеленое. Для критиков, как видно, естественно поведение чинуши, но неестественно отсутствие удобств. Очевиден перенос в прошлое современных нравов, когда выпускники Гарварда строят финансовые пирамиды.
Не вдаваясь в оценку эстетических достоинств ВСХВ, Е. Добренко указывает, что она есть ни что иное, как воплощение идеального сельского хозяйства, которое заменяет реальное [5, С. 434]. Действительно, фильмы, действие которых разворачивается на Выставке, буколичны. Это стилизованная народная жизнь, далекая от реальности. Но все равно это был оазис красоты и роскоши, который давал людям радость и развлечение. Выставка стала призмой, через которую воспринималась реальность. Марина Ладыгина – актриса, сыгравшая главную роль в фильме «Свинарка и пастух», описала свое посещение свинарника, где увидела не грязь и вонь, а ослепительную чистоту. Может быть, это преувеличение. Соцреализм, как всякое искусство, творит образы прекрасного, которые становятся примером для подражания. По канонам этого искусства и творится реальность. Пользуясь методологией Бодрийяра, наработанной при размышлении о Диснейленде, М. Рыклин утверждает, что сравнение ВСХВ с Диснейлендом неправомерно [11, С. 101]. Наша Выставка скрывает свою вымышленность, маскируется под реальность, ее целью является превращение зрелища модернизации в социализм. Американцы же превращают реальную Америку в Диснейленд. Такая трактовка искусства представляется весьма грубой. С точки зрения теории цивилизационного процесса, выставка превращает толпу в публику, где человек наблюдает над самим собой. Театры, концертные залы, выставки – это не только эстетические институции, но и формы или медиумы коммуникации, такие общественные пространства, где происходит формирование социального тела.
Прежний порядок был основан на внеэкономическом принуждении к труду. Но сегодня мы видим, что у нас рынок вовсе не стимулирует производство. Вещей производят гораздо меньше, чем раньше. Нельзя не признать, что они красивее, зато менее прочные. Хотя витрины пестрят товарами, их покупают немногие. Реклама разрослась до неимоверных размеров, но многие довольствуются тем, что, в силу недоступности товаров, научились получать удовольствие от ее созерцания их изображений. Таким образом, то, что М. Геллер, И. Голомшток, М. Паперный и М. Рыклин приписывают социализму [2; 3; 9; 11], на самом деле присуще капитализму.
М. Мамардашвилли отмечал в СССР дефицит реальности: есть промышленные гиганты, но нет индустриализации, есть крупные города, но нет гражданского общества. Есть только слова, которые благодаря ритуалам оказывают магическое воздействие. В этом что-то есть от шаманизма и средневекового символизма. Интересно, что бы он сказал о современной России? Рассмотрим для примера процесс продажи земли. После развала колхозов и совхозов крестьяне получили паи размером от трех до пяти гектаров. Эту землю они продали посредникам по цене примерно пять тысяч рублей за гектар. Фирмы, занимающиеся продажей земли постепенно поднимали цену. Казалось, что новые собственники должны были развернуть бурную активность по освоению приобретенных земель. На самом же деле они по-прежнему зарастают кустами. Продаются бумаги. Тот, кто купил, мечтает только о том, чтобы продать дороже. Очевидно, что налицо еще одна пирамида, подобная той, что строилась в Америке вокруг ипотеки. Новые собственники занимаются не реальным, а символическим производством. Они, как у нас говорят, «делают воздух».
Конечно, промышленность во времена СССР производила много ненужного и опасного. Например, и сегодня раздаются взрывы на складах, где хранится огромное количество оружия. С другой стороны, наши заводы все еще работают на старом оборудовании, которое не только не модернизируется, но даже не ремонтируется.
Вряд ли справедливо обвинять советскую Россию в строительстве потемкинских деревень. Например, Добренко [5, С. 35] приводит материалы Политбюро по поводу документального киноочерка "Рыбаки Каспия". Режиссера критиковали за использование инсценировок. От искусства требовали репрезентации не идеологии, а именно реальности. Отсюда соцреализм оказывается крепким орешком. Если это искусство любил народ, то какие могут быть претензии. Вопрос в том, почему людям нравились фильмы и картины, изображавшие изобилие? Они не были компенсацией за тяжелую жизнь, как современные сериалы. Тяжелых драм, конечно не было. Такое кино появилось в "оттепель", когда дали голос жертвам ГУЛАГа. Но сталинское кино не было слащавой пасторальной идиллией.
Использование черных технологий – это современное изобретение. Берлускони, Чаушеску, американцы во время подготовки войны в Заливе, наконец, наши спектакли – все это характерно для гиперреализма, когда происходящее на экране выглядит реальнее, чем реальность.
М. Рыклин и Е. Добренко задаются вопросом: зачем художники изображают изобилие или ликование, если они уже есть? По их мнению, соцреализм – это не удвоение реальности, а ее конструирование [5, С. 433; 11, С. 104]. Но это не греза и не иллюзия, а – симулякр, галлюцинация. Такой подход характерен для современных американские исследователи, которые расценивают соцреализм уже не как идеологию или утопию, а как способ производства чисто символической реальности, называемой «социализмом». Однако, странно, когда наши соотечественники утверждают, что реального социализма в СССР никогда не было. Тезис о том, что социализм производился и потреблялся не в реальности, а на символическом уровне, опровергается тем фактом, что тренд на потребление и даже роскошь был взят еще во время НЭПа. В принципе Ленин не имел возражений против капиталистической экономики, которая должна была подготовить базу для коммунизма. Даже когда Сталин поменял курс на дисциплинарное общество и все пошло по Форду и Фуко, а не по Бодрийяру и Делезу, тем не менее, не только на уровне лозунгов и фильмов о красивой жизни, но и на уровне повседневности отмечается подъем уровня и качества жизни людей. Во всяком случае такой наблюдательный философ-турист, как В. Беньямин в своем «Московском дневнике» писал о росте «ширпотреба» и даже коллекционировал его изделия [1]. Отказ от НЭПа, скорее всего, произошел не из-за отклонения от «линии партии», а по той же причине, что и сейчас, когда становится очевидным – ни малый, ни крупный бизнес неспособны развивать оборонку, космос и фундаментальную науку.
Многое из того, что сегодня приписывается социализму, на самом деле относится к современной России: производство капитализма имеет символический характер, оно осуществляется в бесконечных сериалах, которые заполонили эфирное время. У нас практикуется медиальный капитализм. Реален он для немногих. Очевидно, что критерием оценки социализма и капитализма в России должна стать не степень медиализации. Как раньше, так и теперь она была весьма высокой, а сегодня, благодаря телевидению, еще более назойливой и эффективной. Если же в качестве критерия выбрать уровень благосостояния, то придется признать, что сегодня он ниже, чем был в 80-е годы. Многое из того, что было доступно раньше, теперь нереально для большинства людей. Речь не только о зарплате, но и о жилье, здравоохранении, образовании, культуре, отдыхе.
Трудно удержаться от осовременивания прошлого, но навязывание мыслителям и деятелям культуры прошлого нынешних критериев истинности, моральности и красоты недопустимо для исследователя. Мы должны уважать ценности своих предков и постараться усмотреть в их проектах, даже если они по современным меркам кажутся «тоталитарными», попытки эмансипации. То, что ведет к порабощению людей нельзя называть культурой.
У нас стало модным очернительство. Философия расценивается как идеология, искусство – как пропаганда, образование – как подготовка кадров для народного хозяйства или партийных функционеров. В качестве метода используется критика идеологии и социология знания. Если взять советскую философию или литературу, то применительно к ней используется введенное П. Бурдье понятие «поле». Речь идет о том, что эти виды деятельности протекают форме государственных институций. А раз так, то в них действуют не критерии науки, этики или эстетики, а правила и коды, регулирующие институциональные действия философов, писателей и ученых. Короче говоря, начальник всегда прав. Причем сам исследователь социологии философии, религии или искусства воображает себя нейтральным наблюдателем, свободным от искажающего воздействия «идолов театра». Отсутствие рефлексии ведет к релятивизму. Социологии или антропологии знания можно противопоставить культуру философского мышления, которая опирается на рефлексию и осуществляется на языке философии. Это обеспечивает ее притязание на истинность и объективность. Но философы, укрывшиеся в башню из слоновой кости тоже нередко производят теоретических монстров. Где гарантия, что коллективы врут, ибо внутри их идет борьба за выживание, а гениальные индивиды состоят в коротких отношениях с самим бытием и слышат его голос? Очевидно, следует искать баланс. Повседневность складывается в процессе коммуникации идеалов с реальностью. Практика – это не только преобразование природы, форма технического насилия, ведущая к экологической катастрофе, но и форма взаимодействия человека и природы. Результат этого диалога не менее, а может быть, более адекватен, чем фантазмы технократа или идеолога. Именно поэтому желательно описывать жизнь на универсальном философском языке, понятном всем образованным сословиям мира.
Но философская культура – это не только набор концептов и систем, это еще и отношение к другому не как к мертвому объекту, а как к подобному себе субъекту. Нейтральность в философии невозможна, а ангажированность недопустима. Речь идет о сложных балансах справедливости. Советская культура иначе как «совковая» после перестройки и не называлась. Сегодня тональность ее оценок гораздо более взвешенная [6; 7; 10; 12].
В заключение следует поставить принципиальный вопрос, была советская культура тоталитарной или массовой. Думается, что неверно их отождествлять. Л.Карпинский утверждал, что сталинизм создал массовую культуру бюрократического типа, которая еще хуже западной. На самом деле массовая и тоталитарная культуры скорее альтернативны, чем тождественны. В.Г. Лебедева различает культуру масс, культуру для масс и массовую культуру [8, С. 242-243]. Массовая культура следует за вкусами потребителя. «Низкие» жанры, может быть не слишком возвышенны, зато ненасильственны, соразмерны человеку. Тоталитарная культура связана с радикальным преобразованием повседневности. Она ориентирует не на частную жизнь, а на труд, образование, спорт, оборону, словом на все, что способствует усилению государства. Думается, что для понимания специфики советской культуры следует воспользоваться не только новыми, но и старыми понятиями народной и официальной культуры. Именно их игра и была основой жизнеспособности советской культуры. Народная культура неустранима. Власть и реклама могут ее использовать и перекодировать. Поэтому аналитика культуры должна сосредоточить внимание на выявлении и описании архетипов народной культуры, которые лежат в основе сознания человека выросшего в России. К звукам и образам, которые окружали нас в детстве, мы особенно доверчивы. Но впитанные с молоком матери культурные коды могут быть переприсвоены не только искусством, которое создает на их основе прекрасные произведения, но и идеологией, которая использует их в качестве первичной означающей системы для распространения политических символов.

Литература.
1. Беньямин, В. Московский дневник [Текст] / В. Беньямин. – М., 2001.
2. Геллер, М. Машина. Винтики [Текст] / М. Геллер. – Лондон. 1985.
3. Голомшток, И. Тоталитарное искусство [Текст] / И. Голомшток. – М., 1994.
4. Гройс, Б. Утопия и Обмен [Текст] / Б. Гройс. – М., 1992.
5. Добренко, Е. Политэкономия соцреализма [Текст] / Е. Добренко. – М., 2007
6. Зоркая, Н. М. Художественная жизнь России 70-х годов как системное дело [Текст] / Н. М. Зоркая. – М., 2001.
7. Кузнецова, Е.И. Отечественная историография культуры: история и перспективы развития [Текст] / Е.И. Кузнецова // Вопросы истории. – 2004.– №5.
8. Лебедева, В. Г. Судьбы массовой культуры в России [Текст] / В. Г.Лебедева. – СПбГУ. 2007.
9. Паперный, В. Культура – два [Текст] / В.Паперный. – Мичиган. 1983.
10. Разлогов, К. Э. Коммерция или творчество: враги или союзники? [Текст] / К. Э. Разлогов. – М., 1992.
11. Рыклин, М. Пространства ликования. Тоталитаризм и различие [Текст] / М. Рыклин. – М., 2002.
12. Соколов, Е. Г. Аналитика масскульта [Текст] / Е. Г. Соколов. – СПб., 2001.

Марков Б. В. «Ужасное прошлое»: к методологии осмысления истории советской культуры/ Бренное и вечное: социальные ритуалы в мифологизированном пространстве современного мира: Материалы Всерос. науч. конф. 21-22 октября 2008 г. / редкол. А. П. Донченко, А. А. Кузьмин, А. Г. Некита, С. А. Маленко ; предисл. А.Г. Некита, С.А. Маленко ; НовГУ им. Ярослава Мудрого. – Великий Новгород, 2008. – 409 с. С. 203-209.