Главная страница.

Ирина Соловьева СОДЕРЖАНИЕ И ПРИЧИНЫ КОММУНИКАТИВНОГО МИФОТВОРЧЕСТВА ПРОДУЦЕНТА ДИСКУРСА

К дискурсивным категориям относят все, выделяемые в прагмалингвистических и социолингвистических исследованиях коммуникативные переменные, охватывающие характеристики, относящиеся к участникам, условиям, организации и способам общения – толерантность, коммуникативную неприкосновенность, коммуникативную оценочность, коммуникативное давление (Стернин, Шилихина), формальность, контактность, социальный дейксис, коммуникативную инициативу (Макаров), интерпретируемость текста, адресованность, информативность, интертекстуальность (Карасик) [6, С. 26-27]. Мы предполагаем продемонстрировать миф в качестве центральной герменевтической категории, принадлежащей дискурсу, его общего и существенного свойства, признака, определяющего избирательность и синергетичность действия всех категорий, упомянутых выше, и отдаем себе отчет в том, что научное отношение к мифу, как один из видов абстрактного отношения, предполагает изолированность интеллектуальной функции: «в хаосе и неразберихе эмпирически спутанных, текучих вещей надо уловить идеально-числовую, математическую закономерность, которая, хотя и управляет этим хаосом, но сама-то не есть хаос, а идеальный, логический строй и порядок [4, С. 401].
Понятие личностной формы (термин А.Ф. Лосева) наиболее точно, на наш взгляд, определяет то, что является мифом – спонтанной или запрограммированной целью интерпретации дискурса. Усмотрение истины в процессе понимания текста/дискурса/речи широко обсуждалось в классической лингвистике, в особенности последователями аналитической философии, основным пафосом рассуждений которых являлась презумпция возможности усмотрения истины при соблюдении говорящими определенных условий в процессе коммуникации. Идея мифического как субститута истины, ее превращенной формы, возникает во всех случаях, где манифестирующие продуцента смыслы предъявляются через речь. А.Ф. Лосев в «Предисловии» к труду «Диалектика мифа» анализирует социальную природу мифа, его неразрывность с культурой «вплоть до ее социальных корней»: «Нужно быть очень плохим идеалистом, чтобы отрывать миф от самой гущи исторического процесса и проповедовать либеральный дуализм: реальная жизнь сама по себе, а миф – сам по себе» [4, С. 394].
Интерпретация дискурса, как и герменевтика дискурса в целом при таком подходе превращается в феноменологическое вскрытие мифа как усмотрение определенной закономерности, и ведет к пониманию/квазипониманию речи и личности индивидуума-продуцента речи и ее намерений, в том случае, если он предстает в качестве мифа как «личностной формы»: «Миф представляет собой коммуникативную систему, некоторое сообщение. Отсюда явствует, что это не может быть ни вещь, ни понятие или идея; это форма, способ обозначения. Далее нам придется заключить эту форму в исторические рамки, определить условия ее применения, вновь наполнить ее социальным содержанием; но, прежде всего ее следует описать как форму» [1, С. 265]. Р. Барт полагает, что бесконечная суггестивность всего сущего, способность мира быть бесконечно суггестивным, обеспечивает возможность перехода любого предмета из замкнуто-немого существования в речевое состояние, открыться для усвоения обществом – ведь никакой закон, ни природный, ни иной, не запрещает нам говорить о чем угодно [1]. И в ситуации оформления мифа дискурсом миф есть, для мифического сознания, конечно, наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей мере напряженная реальность. Это не выдумка, но – наиболее яркая и самая подлинная действительность. Это – совершенно необходимая категория мысли и жизни, далекая от всякой случайности и произвола [4, С. 395].
Приняв такую точку зрения, мы легко увидим, что, как продукция, так и рецепция речи приобретает видоизмененную форму, которая регулируется коммуникативной ситуацией. Продуцент речи полагает себя целью интерпретации, моделируя себя-в-ситуации таким образом, чтобы явить реципиенту часть себя или «себя как кого-то» (мы исходим из предположения, что явить себя целиком в речевом произведении невозможно), и быть определенным образом понятым. Прежде всего, миф как личностная форма может быть субститутом личности, которая запрограммирована на определенную интерпретацию через речь, если программированная интерпретация предусмотрена процессом продукции. Это происходит во всех случаях, когда продуцент речи становится «мифическим субъектом», например, тогда, когда за понятием «личностная форма» стоят личности как обычных людей, желающих казаться иными, нежели то, кем/чем являются в действительности, «являться» не такими, каковы они есть. Сюда же можно отнести личности политиков, чье «бытие» на политической сцене, как «официальных лиц» имеет мало общего с их «частной личностью», в эту категорию могут входить лица юридические – разного рода экономические формирования, которые через публичный дискурс и его жанровые разновидности (рекламные слоганы, плакатный дискурс, и т.д.) предъявляют фрагменты мифа своего бытия в виде опредмеченных в дискурсе смыслов, готовых к пониманию как потреблению: «с нами удобно», «мы надежны», «мы принципиальны», «мы отстаиваем справедливость» и т.д.
При таких обстоятельствах говорящий неизбежно приобретает (присваивает себе) черты персонажа, поскольку не всегда, а лишь в случае возникновения спонтанных речевых ситуаций, продуцент речи являет часть своей личности в процессе говорения, так, что она может быть воспринята реципиентом в качестве истинной.
Основа для персонализации автора дискурса, полагают некоторые авторы, существует объективно в виде закрепленной в текстах культуры системы типажей, что дает возможность продуценту дискурса моделировать себя в определенном качестве, таким образом, задавая реципиенту рамку готового понимания речевого произведения и «видения» его автора. Вопрос о соотношении индивида и персонажа в художественной литературе рассматривает в своей статье С.Н. Плотникова [5, С. 89 – 104]. Факт познаваемости собранных воедино и репрезентированных в качестве индивидов сущностей, представленных у самых разных людей в единичных ситуативных проявлениях, создание концептуальных персонажей, или типажей, «как человек верный, интеллектуальный, добрый, справедливый, коварный и т.п.»[5, С. 100], в значительной мере создает и креативный потенциал для продуцента дискурса в сфере такого рода мифотворчества.
Дискурсивное мифотворчество себя-в-коммуникации восходит и к соотнесенности личностного типажа с определенным архетипом. «При этом в разных типажах будет прослеживаться различная степень архетипичности, т.е. наблюдается градуальность в наполнении типажа архетипом», полагает О.А. Дмитриева, исследующая лингвокультурные типажи, и считает, что в их основе лежат типичные коммуникативно-поведенческие реакции [2, С. 69]. Автор ссылается на известные положения концепции архетипов, восходящей к поиску в этническом и типологическом многообразии моделей коммуникативного поведения, фрагментов инвариантного архетипического ядра, что организует внешний и внутренний опыт и усиливает все архетипически соответствующие реакции коммуникативного ожидания у реципиента, что ведет к запрограммированному пониманию. Любая типажность, включая сюда и социальный архетип, предполагает наличие ценностной шкалы, определяющей не только приоритеты, но и восстанавливаемые с их помощью на основе дискурса коммуникативные смыслы.
Миф далее реализуется в коммуникации, и узнаваемость типа, закрепленного за мифом в культуре, эксплуатируется говорящим, поскольку: 1) миф всегда есть выражение тех или других жизненных и насущных потребностей и стремлений; 2) чтобы создать миф меньше всего надо употреблять интеллектуальные усилия, поскольку мифическое сознание есть меньше всего интеллектуальное и мыслительно-идеальное сознание [4, С. 398].
В.М. Карасик рассматривая основания построения типологии языковых личностей, предоставляемые различными направлениями гуманитарных наук, [3, С. 12-13] приходит к выводу, о возможности выделения релевантных признаков модельной личности – типичного представителя определенной этносоциальной группы, узнаваемого по специфическим характеристикам вербального и невербального поведения и выводимой ценностной ориентации: из открытого списка социальных типов таковы: «русский интеллигент», «английский аристократ», «немецкий офицер»; наряду с указанными – «криминальная личность», «новый русский», «телевизионный ведущий». Модельная личность является прототипным образом, наделенным каким-либо стереотипом коммуникативного поведения [3, С. 13-14].
Р. Барт, описывая миф как вторичную семиологическую систему [1, С. 267-279], обращает внимание на адресность как основополагающую черту мифического понятия [1, С. 277]. Адресность означает учет наличия реципиента и в случае саморецепции дискурса. Непосредственный продуцент и реципиент дискурса слиты, так как общение в режиме дискурса характеризуется в том числе и рецепцией самого себя в ситуации общения (как меня оценивают другие через мои речевые поступки?) и, как следствие, саморефлексией над речью как деятельностью, заданной целями (или задачами) индивида, имеющимися в его распоряжении средствами и знаниями [7, С. 489]. Это связано с рефлексивным выходом, новой позицией деятеля, характеризуемой относительно его прежней позиции, как «рефлексивная позиция», то есть такая, при которой индивид «должен выйти из своей прежней позиции деятеля и перейти в новую позицию – внешнюю, как по отношению к прежним, уже выполненным деятельностям, так и по отношению к будущей, проектируемой деятельности» [7, С. 490].
Теоретическую опору герменевтики дискурса как метода феноменологического вскрытия мифа, где мифом является личность продуцента речи, явленная в дискурсе, предоставляют теоретические положения А.Ф. Лосева, предлагающего занять эту позицию и при познании мира в целом: коммуникативный мир, есть также мир мифический. Выявляя существенно-смысловые стороны мифа, А.Ф. Лосев полагает, что с точки зрения самого мифического сознания ни в каком случае нельзя сказать, что миф есть фикция и игра фантазии; миф не является смыслом, поскольку лишен отвлеченно-идеальной бытийности; мифический образ обладает цельностью, в том числе и мифически-психологического переживания и не имеет отношения к «бесконечной сложности и противоречивости реального переживания» [7, С. 398-399].

Литература.
1. Барт, Р. Мифологии [Текст] / Р. Барт ; пер. с фр. – М. : Академический Проект, 2008. – 351 с.
2. Дмитриева, О.А. Лингвокультурный типаж и архетип [Текст] / О.А. Дмитриева // Человек в коммуникации: концепт, жанр, дискурс: Сб. науч. тр. – Волгоград : Парадигма, 2006. – С.66-73.
3. Карасик, В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс [Текст] / В.И. Карасик. – Волгоград : Перемена, 2002. – 477 с.
4. Лосев, А.Ф. Диалектика мифа [Текст] / А.Ф.Лосев // А.Ф. Лосев Из ранних произведений. – М. : «Правда», 1990. – С. 391-599.
5. Плотникова, С.Н. Человек и персонаж: феноменологический подход к естественной и художественной коммуникации [Текст] / С.Н.Плотникова // Человек в коммуникации: концепт, жанр, дискурс: Сб. науч. тр. – Волгоград : Парадигма, 2006. – С. 89-105.
6. Шейгал, Е.И. Концепты и категории дискурса [Текст] / Е.И. Шейгал // Человек в коммуникации: концепт, жанр, дискурс: Сб. науч. тр. – Волгоград : Парадигма, 2006. – С. 24-39.
7. Щедровицкий, Г.П. Рефлексия [Текст] / Г.П. Щедровицкий // Щедровицкий, Г.П. Избранные труды. – М. : Шк. Культ. Полит., 1995. – С. 485-496.

Соловьева И. В. Содержание и причины коммуникативного мифотворчества продуцента дискурса/ Бренное и вечное: социальные ритуалы в мифологизированном пространстве современного мира: Материалы Всерос. науч. конф. 21-22 октября 2008 г. / редкол. А. П. Донченко, А. А. Кузьмин, А. Г. Некита, С. А. Маленко ; предисл. А.Г. Некита, С.А. Маленко ; НовГУ им. Ярослава Мудрого. – Великий Новгород, 2008. – 409 с. С. 308-311.