Главная страница.

Капустина Л. Идея философии и ее историко-философские интерпретации

Одной из самых ''''жизненных'''' и плодотворных философских идей оказывается сама идея философии.
Несмотря на то, что философские тексты можно без труда отличить от текстов нефилософских, исследователи единодушны в одном: принципиальное отличие философских систем настолько существенно, что ''''нет и не может быть общепринятого определения понятия философии'''' .
Почему же так живуча идея философии? Не потому ли, что богаче, нежели понятие, которое пытается ее ухватить? Тогда, быть может, более продуктивным для анализа окажется попытка определить ее, философии, феноменально-родовые черты?
Гадамер, задаваясь ''''единой проблемой свободы'''', выдвигает в качестве условия ''''подлинности'''' проблемы ее принципиальную ''''неразрешимость'''', поскольку она ''''неизбежно оказывается настолько многозначительного и основополагающего свойства, что встает каждый раз заново, ибо никакое мыслимое ''''решение'''' не может разделаться с ней окончательно…''''
В качестве ''''мерила'''' собственно (или подлинно) философской постановки вопроса Гадамер устанавливает, таким образом, некую основополагающую значимость проблемы, ее граничащую с неразрешимостью многогранность.
Речь здесь, очевидно, идет о философии, которая имеет дело с ''''материалом мира''''. А как быть с теми современными направлениями, которые гораздо в большей степени, чем мысль классическая, используют в качестве своего основания историко-философский материал? В этом случае, если мы мыслим философски, то тем самым, по-видимому, решаемся пройти некий имманентно заложенный в природу философского знания ''''герменевтический круг'''', в котором потенциально содержатся все новые и новые, мыслимые и немыслимые, наборы интерпретаций, конвенциальных пониманий по поводу проблемы, феномена, явления. И тем самым, поскольку философия при таком подходе превращается в программу развития - когда самодостаточного, а когда и самодовлеющего дискурса - мы оказываемся перед реальной угрозой уйти в его, дискурса, ''''дурную бесконечность''''?
Мы обратились к точке зрения Гадамера (одной из многих) потому, что его толкование ''''условия философичности'''' хотя бы отчасти объясняет, почему основание ''''философского'''', сам предмет философии оказывается всякий раз как бесплотным, ускользающим, лишенным достоверности, овеянным печатью изначального, видимо, принципиального сомнения и все же неизбежно возвращающемся к себе самому. Узаконивая тем самым в качестве ''''подлинно философского'''' ее, философии, ''''нарциссизм'''', очевидную способность к саморефлексии. Тогда можем ли мы определять это качество как родовое – точнее, одно из родовых – для определения самого феномена философии? Или философия как таковая (идея философии) не исчерпывает себя в своем природном ''''нарциссизме''''? Какие в этом случае условия ''''подлинности'''' ее проявления существуют еще?
В известной степени прояснить природу самой идеи философии отчасти может содержательный и структурный анализ понятия ''''philosophia'''', стремление выявить историческую динамику изменений в самих определениях философии по существу. Подчеркнем: анализ, идущий не столько от термина, который стал ''''расхожим'''', не успев появиться, а от тех пониманий, которые за ним закреплялись в определенную эпоху и переосмыслялись в последующей историко-философской традиции.
На первый взгляд, путь заведомо непродуктивный: ведь не случайно этой проблематике посвящено немного серьезных исследовательских работ, в том числе и за рубежом. Известно, что представления о философии менялось уже на этапе досократовской мысли, выявляя разные грани и аспекты бытия, иллюстрируя многоракурсность в постижении мира. Что уж говорить об ее истории в целом: здесь отчетливо демонстрируется принцип, который повторялся и будет, вероятно, повторяться у каждого нового исследователя, пытающегося внести свою лепту в обозначение феномена: рождение новых смысловых горизонтов и перспектив, интерпретацию, благодатную почву для которой дает сама философия и ее история.
Однако опыт исследователей, которые все же брались за эту трудную задачу, убедительно показывает, что исторический анализ содержания понятия, помогающий структурировать контекст самоосуществления философии в культуре, необходим: иначе как, вне этого семантического поля, определить составляющие феномен философии ''''константы'''', если не вывести их из конкретных исторических смыслов?
В рамках данной статьи, ссылаясь, в первую очередь, на концепцию античной философии французского исследователя Пьера Адо, мы наметим лишь основные вехи в историческом движении понятия на материале греческой философии.
Вопреки сложившейся со времен Аристотеля традиции, Адо не связывает зарождение философии с именами ионийских мыслителей. По мнению исследователя, который, в силу утраты текстов, избегает каких бы то ни было серьезных реконструкций на ионийском материале, ''''философское язычество'''' – всего лишь этап на пути к собственно философскому знанию. ''''Духовное движение'''' в эпоху ''''нефилософской философии'''' определяется им как ''''интеллектуальная активность'''', которую сами досократики обозначали, по-видимому, словом historia, или исследование. Объектом исследования – historia, на которую устремляется интеллектуальная активность ионийцев, становится всеобщая physis. Многозначное греческое слово в первичном своем употреблении означает некое развитие - начало, развертывание и конечный результат процесса, благодаря которому образуется нечто новое, - и, стало быть, имплицитно содержит в себе установку на познание мира.
Таким образом, интеллектуальная активность ионийцев, направленная на physis, в отношении которого со времен Фалеса вырабатывается все более и более строгая рефлексия, создает основания для возникновения феномена, получившего в 5 веке до н.э. название ''''философской деятельности''''. Не в последнюю очередь благодаря возникновению семейства слов, из которого позже выделится сам термин ''''philosophia''''. Однако тогда, в эпоху софистов, еще не столько философия, сколько ''''деятельность'''', направленная на идеал мудрости, была настоящей гордостью Афин и охватывала ''''все, что относилось к общей духовной культуре: умозрения досократиков, рождающиеся науки, теорию языка, риторическую технику, искусство убеждать и т.д.'''' .
Итак, ''''общая культура'''' – таков общеупотребительный стандарт, тот смысл, который вкладывается в еще, фактически, несуществующее понятие.
''''Философское наполнение'''' уже бытовавший к тому времени термин ''''philosophia'''', согласно концепции Адо, получит только у Платона, который логическим путем выводит ''''идею философа''''.
Полемизируя с софистической концепцией ''''философии'''' как ''''готового знания'''', Платон лишает философа статуса Мудреца, становится на позицию ''''теоретического разграничения'''' мудрости и философии. Философ Платона - не-мудр по определению. Однако, в отличие от невежды, он осознает свое промежуточное положение между знанием и неведением. По мнению Адо, с образом Сократа, каким тот предстает в ''''Пире'''', ''''философия окончательно приобретает в истории человеческой мысли свою характерную окраску: ироническую и трагическую одновременно. Ироническую – поскольку истинным философом всегда будет тот…, кто не находит своего места ни среди невежд, ни среди мудрецов, не принадлежит всецело ни миру людей, ни миру богов – неприкаянный и бесприютный, как Эрот и Сократ. Трагическую – потому что странное это существо терзаемо желанием достичь недоступной и неодолимо влекущей к себе мудрости''''.
''''Сизифов труд'''' по достижению заведомо недостижимой мудрости – таков удел философа, его ''''онтологический статус'''', профессиональное и жизненное кредо.
С выговоренной Платоном ''''идеей философа'''' тесно связано и определение самой философии. Философия не есть мудрость, но образ жизни и дискурс, оживляемый идеей мудрости. Поскольку философ по самой своей природе отличен от мудреца и есть всего лишь ''''идея'''', то и философия обозначается через то, чего она лишена: через недосягаемую трансцендентную норму, которая, в известном смысле, является ее внутренней нормой.
Таким образом, у самых своих истоков философия определяется через взаимодействие образа жизни и дискурса как его словесного выражения. С одной стороны, некий, характеризующийся как философский, образ жизни, жизненный выбор и экзистенциальное предпочтение, в основе которого асимптоматическое стремление к мудрости. С другой – дискурсивная мысль, выраженная посредством письменной или устной речи как духовное упражнение (или практика), которая должна полностью изменить бытие человека. ''''Философская жизнь'''' и ''''философский дискурс'''', взаимообусловленные и взаимодействующие, определяются как несоизмеримые вследствие своей разнородности: ''''…у древних человек признается философом не по причине оригинальности или изобильности философского дискурса, разрабатываемого им самостоятельно или же в рамках чьей-либо доктрины, а в силу того, что он ведет особую жизнь''''.
Философская жизнь, в целом ''''подчиненная уму'''', включает в себя также и опыт определенных состояний, те или иные внутренние склонности, переживания, которые составляют ''''живую душу'''' философии, ее ''''иррациональный остаток''''. Интуиции первоначал у досократиков, платоновский опыт любви, аристотелевские интуиции простых субстанций, эпикурейский опыт наслаждения, согласия с самими собой или с Природой, плотиновский опыт единения с богом – явления иного порядка, нежели явление дискурса, поскольку это опыт самого переживания, а не рассказа о нем. Дискурс описывает пережитый опыт извне, он есть ''''метапозиция'''' по отношению к собственному опыту. Предваряющий или описывающий переживание, дискурс несовместим с самим переживанием и, в силу этого, подчинен образу жизни, может рассматриваться лишь в отношении личности философа, которому принадлежит.
Мы видим, таким образом, что в античности философские дискурсы не рассматриваются как независимые и самодовлеющие реальности, и философия не редуцируется к дискурсу, оставляя за собой ''''генетическое'''' право на принципиально творческий характер знания, выговаривающего, но отнюдь не исчерпывающего себя в дискурсе. Более того, философии удается все же преодолевать ''''путы Эроса'''', мучительную тоску по себе самой, тот ''''нарциссизм'''', которым сопровождается поиск собственного предмета. Сама идея философии оказывается принципиально богаче, нежели те представления, которые рождает эпоха, тот или иной ''''взгляд''''. Знание не сводится к усвоению его готовых схем или к информации о действительности, оно есть образ жизни, соответствующей наивысшей деятельности, какая только доступна человеку, оно неразрывно связано с совершенством и духовным достоинством, живой практики добродетели, воплощающей жизненный идеал. Поэтому, подводя – и в то же время предваряя – итог размышлению над условием подлинно (собственно) философского как принципиально ускользающего от дефиниции, можно было бы вновь обратиться к Нельсону Гудмену: ''''…мы должны дать самой философии совет, который философы дают кому угодно, но только не философии, а именно совет взирать на нее ''''под знаком вечности''''.

Капустина Л. Идея философии и ее историко-философские интерпретации // Бренное и вечное: прошлое в настоящем и будущем философии и культуры. Материалы Всероссийской научной конференции, посвященной 10-летию Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого. 27-29 октября 2003г. – Великий Новгород, 2003, с. 30-35.