Главная страница.

В.Н. Железняк, В.С.Железняк. «Синдром стареющих культур»

Обращаясь к истории культуры в целом, или к ее концентрированной историко-философской монограмме, нам трудно избавиться от одного, казалось бы, субъективного впечатления. Характер этого впечатления можно выразить восклицанием: «Все в прошлом!». Трудно избавиться от впечатления, что грандиозное движение европейского духа на протяжении двух с половиной тысячелетий, пронизанное удивительной преемственностью и цельностью, подошло к своему концу. Кажется, что все возможности, заложенные в этой великой традиции, исчерпаны. Речь идет, разумеется, не только и не столько о так называемой массовой культуре, отрицающей «большую» культуру. Дело в том, что сама культура, в ее гуманитарно-философской сердцевине, способна вырабатывать яд, отравляющий ее самое. Высокая культура не только подвержена ударам извне. Она вполне в состоянии уничтожить себя сама. С некоторых пор европейская культура, не найдя дальнейших путей развития, стала интенсивно поглощать свой собственный исторический материал, питаясь собой и прорастая сквозь себя саму.
В историко-философском плане этот процесс можно представить в виде следующей схемы. Полное господство метафизики сменяется к концу XVIII в. появлением критической философии. Критическая установка Канта при всей своей коперникианской радикальности испаряется в последующем движении немецкого спиритуализма, и на стадии Гегеля мы вновь видим, что мыслит не реальный человек, а нейтрально-всеобщий дух («само бытие»). Впрочем, эта двойственность имела место и раньше. Уже у Аристотеля находят приоритет конечного сущего вопреки абсолютному бытию платоновских идей. Две онтологические установки сменяют друг друга в европейской традиции. Господство онтологии всеобщего периодически нарушается экзистенциальными всплесками, когда заявляет о своих правах смертное человеческое существо. В новое время мы также можем найти такие проблески онтологии конечного, например, у Декарта, Паскаля, в объяснении природы греха и несвободы у Лейбница. Триумф гегелевской метафизики сменился ее стремительным распадом. С одной стороны, развитие пошло назад - к бессознательному Шеллинга, к кантовскому различию phaenomena и noumena, из чего возникло учение Шопенгауэра. А с другой стороны -вперед, по пути развития идеи праксиса, из чего возникло известное учение молодого Маркса. Дело Шопенгауэра продолжил Ницше с его фронтальной критикой спекулятивных ценностей классических эпох. Ошеломленная пустотой ницшеанского нигилизма, европейская мысль настойчиво ищет путь к новой метафизике. Сущее роковым образом конечно. Но в этой конечности то столь же неизбежно открыто бытию (Хайдеггер). Одновременно «великий лингвистический поворот», наметившийся в философии к двадцатым годам, привел к возможности универсального синтеза европейского опыта на базе онтологии «дискурса». Однако язык, понятый как первичная человеческая реальность, все-таки предполагает власть автора над суммой его высказываний. Авторская позиция, артикулированная в языке, привносит в него «тоталитарный» элемент. Автор навязывает себя наличному дискурсу. Поэтому начинается упорная борьба с автором-субъектом. Так дискурс, в конце концов, очищается до интерсубъективных знаковых структур, обеспечивающих бесконечные возможности в продуцировании семантических различий. Смысл продуцируется в точках различения (difference). В этих семантических разрывах дает о себе знать изначальное ничто, архаический меон, который так и не удалось заколдовать всей мощью культурных мифов. Постмодернистская «деконструкция» позитивного бытийного начала - и есть тот печальный финал, к которому пришло западное мышление.
Эта схема вполне может быть истолкована как грандиозная трагическая картина самоликвидации «чистого разума». Кстати сказать, аналогичный процесс можно проследить и на примере восточно-европейской (православной) культурной традиции: семена, посеянные на русской почве святоотеческой мыслью, проросли и дали плод; но попытки оживить философию софийного единства не дают желаемого результата; впечатление законченности, исчерпанности, усталости заметно и здесь.
Насколько, однако, оправдано это впечатление конца? Ведь европейская культура всегда находила в себе силы революционизировать свои собственные основания. Завершая одну эпоху, она тут же начинала другую, еще более грандиозную. Чем является описанная ситуация — симптомом старческого одряхления или предчувствием грандиозного обновления? Упомянутый выше интерсубъективный дискурс культуры, охваченный отрицательной смысловой динамикой вне какой либо «догматической» устойчивости автора или читателя, есть объективная ситуация, а не выдумка Деррида или Делеза... Нейтральность объективированного речевого дискурса может указывать на возможность новой «онтологии». По бесчисленным проводникам, в качестве которых могут выступать телефонные провода, электросети, радиоэфир, живые организмы и т. д., текут цифровые коды, в которых воплощено все бесконечное содержание накопленных культурных ценностей (что-то вроде техногенного издания гегелевского «духа»). Но что это? Новая эпоха в истории культуры — или нечто, идущее на смену самому феномену культуры?

В.Н. Железняк, В.С.Железняк. «Синдром стареющих культур» // Всероссийская научная конференция «Бренное и вечное: Проблемы функционирования и развития культуры» 24—26 октября 2000 года: Тезисы докладов и выступлений. Вып. З / Ред. кол. : В.П.Большаков, А.В.Кокин; НовГУ им. Ярослава Мудрого. - Великий Новгород, 2000.С. 15-16.