Главная страница.

ПИГРОВ К. СЕМЬЯ КАК ТАЙНА

(на примере некоторых произведений В.В. Набокова)
Семья должна быть тайной, прежде всего, по отношению к внешнему миру. Существует сфера приватного, закрытого по отношению к миру публичного. Далее, семья - тайна и по отношению к каждому из супругов. Интересы семьи выше интересов каждого из супругов. Семейная тайна - объединяет, это способ консолидации, способ самоидентификации «есть некоторые вещи, которые нельзя говорить никому, это тайна нашей семьи»). Сегодня это тайна собственности, например, сколько денег есть в семье, какими богатствами располагает семья. Но это могут быть и эротические тайны: какими сексуальными особенностями обладают партнеры в браке.
Вокруг тайны строится и проблема ревности. Известна история трудного прохождения «Лолиты» В. Набокова в печать. При поверхностном чтении, когда читают только первую половину, а вторую лишь перелистывают, произведение предстает как порнографическая (или - эвфемизм - эротическая) повесть. Но вторая часть, где все более звучит трагическая тема, все ставит на свое место, превращая этот текст в глубокую философскую повесть.
Эротика вообще-то обнаруживает интимную причастность человека к материи, а материя есть, собственно, тайна (См. у Гете: «Die Form will so gut verdaut sein als der Stoff: ja verdaut sich viel schwerer» В примерном переводе: «Мы хотели бы переваривать форму так же легко, как материю; на самом деле материю переварить гораздо труднее»). Герой «Лолиты» хотел вывернуть свою возлюбленную наизнанку и расцеловать именно эту «изнанку», как подлинно материальную основу прекрасной формы. Но финал демонстрирует трагическую непричастность героя к миру, к материи, к стихии эроса. И этот мир, символизированный располневшей Лолитой, становится для него отвратителен. Трагическая непричастность рационализируется как ревность, заканчивающаяся убийством, высшей формой распада мира, высшей формой обнаружения такой непричастности. В ревности вообще онтологический смысл убийства. Убийства в «Лолите» и в «Балладе Реддингской тюрьмы» в сущности одной природы, которая архетипически (в единстве ревности и |; зависти) раскрывается в легенде о Каине и Авеле, в «Моцарте и Сальери». В «Камере-обскуре», как и в «Лолите», мы получаем весть о фундаменте мироустройства. Этот фундамент во множественности бытия. Бытие - это бытие многого в едином и единого во многом. Мир устроен так, что налицо множество субстанциальных деятелей, абсолютно активных, но и абсолютно пустых, которые ищут успокоения и утишения / утешения в идеях, представляющих собой другое начало абстрактно-идеального бытия (Лосский Н.О. Воспоминания. Жизнь и философский путь // Вопросы философии, 1991, №12. С. ПО.). Причем фундаментальная вертикаль мира предполагает иерархию многих субстанциальных деятелей и иерархию многих идей. Хорошо бы, если бы каждый субстанциальный деятель успокаивался на своем уровне, подыскав себе идею своего уровня. Но в этом открытом, неопределенном, вероятностном мире ничто еще не определено раз и навсегда. И субстанциальный деятель с абсолютной отвагой атакует идею, чтобы соединиться с ней и создать реальное бытие в пространстве и времени. Но идея может быть выше его. Тогда она его не принимает. Или - возникает «соперник счастливый», который тоже претендует именно на эту идею (Пигров К.С. Амбивалентность социального (опыт исследования онтологических оснований) // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 6,1994. Вып. 4 (№27)).
Конфликт субстанциальных деятелей, в которых ставкой является принятие или непринятие миром, рождает высокий страх (Angst), страх не состояться, не случиться в пространстве и времени. Вот в этом онтологическое основание ревности. Оно, в конечном счете, в множественности мира, в множественности субстанциальных деятелей, утверждающих себя в борьбе за идею высшего уровня.
Ревность и зависть, в связи с этим, (впрочем, это и онтически очевидно) близки. Зависть — болезнь дружбы, ревность - болезнь любви (Булгаков С. Моцарт и Сальери. По поводу пушкинского спектакля в московском Художественном театре // Русская мысль, 1915, №5); это напряженные, болезненные точки мира. Человек, мучимый ревностью-завистью, рационализует свою активность как борьбу за достоинство (честь, престиж или что-то еще, что принято в том или другом социуме как ценность). Любовная ревность к женщине это детально разработанная новоевропейская модель принятости человека культурой, миром вообще, Богом, наконец. В этом смысле и Сальери есть Отелло, ревнующий Бога, культуру, сам мелос — к Моцарту.
Для Набокова, для людей его судьбы, есть один фундаментальный объект ревности, одна вожделенная идея — это Родина, Россия. Родина — женского рода, страна оказывается в центре любовного треугольника, образовавшегося после 17 года: большевики-Россия-эмиграция. Эмигрантская ностальгия, тоска по отвергнувшей родине, это плач ревности. И речь не только о литературе, но и о философии (скажем, глубинный подтекст «Духовных основ общества» С.Л. Франка). Если брать творчество Набокова в целом, то мы увидим ревнивую песнь эмигранта, плач отвергнутого любовника. Итак, за ревностью стоит онтологическая трагичность бытия. Субстанциальный деятель всегда хочет больше, чем может. Он прельщен идеей, ценность которой может почувствовать, но ценности которой он не может соответствовать. Как, скажем, философ, который не может разрешить те вопросы, которые он не может не ставить. И вот здесь раздается этот вопль ревности, это рыдание, которое мы принимаем за литературу.
Но здесь возможно чудо. Если это рыдание ревности обладает необходимой стройностью, оно само, это болезненное обнаружение, вдруг предстает как один из онтологических устоев мира, обнаруживает сдвиг в мире. Недаром ведь мир открыт. И тот деятель, который, не достигая идеи, в своем гармоническом рыдании ревности, тем не менее, раскроет свою свободу, чудесным образом освоит мир, причем более фундаментально, чем если бы вожделенная с самого начала идея отдалась бы ему. Эта фундаментальность выражается в том, что освоение происходит в высшем пласте бытия, по ту сторону бытия. Скажем, в «Лолите» катастрофа героя означает триумф автора. Нигде не чувствуешь с такой силой единство и противоположность автора и героя как в «Лолите»: герой погиб в водовороте ревности, а потому спасся автор:
«Душа певца, согласно излитая,
Разрешена от всех скорбей,
И чистоту поэзия святая
И мир дает причастнице своей»
Е. Баратынский.
Поэтому столь существенна для Набокова метафора искусства как высшего смысла надмирного бытия. И речь не только о спасении писателя, хорошего писателя, но и хорошего читателя, то есть - всех: « с удовольствием, которое одновременно и чувственно, и интеллектуально, мы наблюдаем, как художник строит свой карточный замок и видим, как карточный замок становится замком из прекрасной стали и стекла» ( Набоков В. Хорошие читатели и хорошие писатели //Книжное обозрение, 1989, № 3. С. 10.).

ПИГРОВ К. СЕМЬЯ КАК ТАЙНА // Межрегиональная научная конференция «Бренное и вечное:М-43 Ценности и отчуждение в культурно-цивилизационных процессах» 14-16 октября 1999 года: Тезисы докладов и выступлений. Вып. 2.4.1. / Ред.кол.: В.П.Большаков, Г.П. Выжлецов, И.Ф.Игнатьева; НовГУ им. Ярослава Мудрого. - Великий Новгород, 1999.С. 76-78.