Главная страница.

ИГНАТЬЕВА И. ЦЕННОСТНЫЕ ИМПЕРАТИВЫ ТЕХНИКИ

Современная техника в скрытой форме несет в себе закодированные императивные указания. Механизм возникновения мотивов и детерминант деятельности не во всем рефлектируемый индивидом процесс. Человек, попадая в технизированную среду, делает то, что она диктует ему. Имеются элементы несвободы, ограничение выбора, некая «подсказка» со стороны техники как культурного символа, кода, несущего смысл. Технический объект, с одной стороны, предписывает определенные образцы поведения и может быть понят в этом смысле как конституированный обществом носитель значений (смыслов), определяющий индивидуальную деятельность С другой стороны, технические артефакты делают возможными новые способы деятельности.
Социология повседневности занимается конкретным исследованием тех семантических значений, которые производит, например, бытовая техника различных видов — кухонная техника, радиоэлектронная, телефон, музыкальные инструменты и т. д. Так, семантика автомобиля в мужском и женском стереотипах восприятия будет совершенно разной. Телефон влияет на обозначение зоны приватности и род коммуникаций: деловая, личная и т. д. Кухонная техника влияет на рационализацию поведения, ролевые распределения в семье, формы отчуждения. Семантика распоряжения техникой определяет статус в группе, конфликты при использовании, связана с возникновением эффектов страха, утратой интимности в общении, изменением чувства пространства и времени и т. д.
Выступая в качестве некоего символа повседневной культурной жизни, техника имеет определенную символическую относительность, которая выражается в экспрессивных, когнитивных и коммуникативных особенностях ее влияния на людей в зависимости от возраста или культурной принадлежности.
Интересны выводы, сделанные в немецкой «культуркритической» литературе, где пишется о «редукции человека» и зависимости его от «вторичных систем», в которых значимы место, ранг, положение и т.д. Человек рассматривается как «потенциальный больной», как «технический человек», противопоставляемый дотехническому человеку агрокультуры. И хотя «культуркритика» не может рассматриваться как единое направление, общая ориентированность ее на негативную оценку техники в целом налицо. Так, Л.Клагес рисует выразительные картины «опустошительных оргий» человеческой цивилизации по отношению к «матери земле», Ф.Юнгер пишет об «утрате человеческой свободы», Х.Мейер — о «деперсонализации», обезличивании человека, Г.Андерс — о расшатывании регулирующего механизма человеческой совести, Ц. Дворак — о чрезмерности (и отсутствии меры вообще). Техника рассматривается как дегуманизирующая судьбоносная структура, она лишает человека «родства и почвы», деперсонифицируя, функционализирует его (К. Ясперс).
В целом «культуркритика» продолжает давнюю традицию немецкого идеализма и философии жизни. Она использует и строгий философский жанр, и литературную эссеистику, и художественную форму («Стеклянная пчела» Эрнста Юнгерса, «Homo faben> Макса Фриша, «Рукоятка» Луиджи Пиранделло и др.). Одним из интереснейших представителей этого направления Гюнтером Андерсом техника рассматривается как элемент повседневного жизненного мира, как «фантом, вбегающий в дом человека», касающийся его «близкого бытия». Технические артефакты создаются и репродуцируются в огромном множестве и «мозолят глаза» (телевидение, например, делает это в прямом смысле). С их помощью задаются определенные матрицы, транслирующие индивидуальности определенного типа.
Исследователи влияния техники на культуру пытаются выяснить, каким образом она создает или разрушат стабильные отношения людей. Причем некоторые из них отмечают, что несмотря на то, что техника лишила человека естественной жизни, почвы, родства и традиции, она создает новые ориентации, нормы и новую стабилизацию отношений. Другие отрицают такую стабилизацию отношений-и ведут речь о спонтанных группах, образующихся на производственных предприятиях лишь на основе личных симпатий, единства интересов, дружбы и т. д. (индустриальная социология и социология предприятий).
объективного анализа. И хотя, кто знает, может быть объективизм не является такой уж безупречной позицией, однако очевидно, что не обращать внимания на границы национальной идеи, значит не видеть и ее действительно сильных сторон. Словом, речь снова заходит об ответственности, которая столь же не очевидна, как и объективность. Что значит отвечать: перед кем, за что, кому, и на что? Является ответственность долгом, обязанностью, связана она с обещанием? Какому главному, капитальному вопросу мы должны ответствовать? Ответственны мы перед идеями, которые будто бы вневременны, абсолютны, или перед сегодняшним днем с его насущными проблемами? Очевидно, что память о прошлом, обязанность настоящего и долг перед будущим составляют заботу человека.
Попытки реформирования России предпринимались постоянно и с 17-го столетия они определяются противоборством с Западом. И уже можно сформулировать некоторые аксиомы, первая из которых состоит в парадоксальности, не поддающейся формальному аналогизирующему мышлению, стратегии реформирования и контрреформирования. Уже Петр I, и в этом состоит его заслуга, понял, что Россия не может развиваться, замкнувшись в своей самобытности, но отвечая на вызов Другого, она не может уподобиться ему; чтобы сохранить себя, она вынуждена отказываться от самой себя, а, воспринимая другое, она превращает его в свое.
Вторая аксиома касается столь же парадоксальной игры индивидуальной свободы и государственной власти. Неверно одностороннее мнение о том, что Россия — страна рабов, или что русские — самый безвластный и свободолюбивый народ в мире. Скорее, верно парадоксальное утверждение Бердяева о том, что русские — самый безвластный народ — создали самое могущественное государство в мире. Это не государство номадов, которое оставалось территорией сбора дани; оно не только совокупность плохо функционирующих, построенных по европейскому образцу учреждений, но еще и форма нравственной солидарности людей. Этот парадокс остается на уровне права и экономики. С законами у русских всегда были сложные отношения и Герцен отмечал, что они всегда нарушаются там и тогда, где это можно сделать безнаказанно.
Наконец, еще одна аксиома-парадокс состоит в том, как Россия соединяет особенное и универсальное. У славянофилов и В. Соловьева соединяются два противоположных момента: будучи самобытной формой культуры, Россия претендует на ведущую роль среди других народов. Поскольку любая страна и даже каждый ее житель претендует на то, чтобы быть носителем всеобщего, постольку этот парадокс решается на практике. Однако такое решение далеко от совершенства ибо приводит к конфликтам. Прежде всего следует подвергнуть критике фундаментализм и здесь следует заимствовать опыт европейских интеллектуалов, сумевших развить критику европоцентризма и призывающих к уважению и иным формам признания другого, признания доходящего до того, что сама Европа, чтобы развиваться должна находить другое в самой себе. Хотя колониальная политика не характерна для России, экспансия которой отличается от европейской колонизации, связанной с насильственным обращением на путь цивилизации, однако распад СССР настораживает в том смысле, что славянофильское описание процесса консолидации России уже не соответствует реальности. Единство разных народов на территории России было достигнуто при помощи государства. Именно отказ от его регулирующей и координирующей функции и привел г «параду суверенитетов». В иррациональной с имперской точки зрения заботе о расцвете наций есть одно важное преимущество. Поддержка национальных идиом дает пестроту и разнообразие компонентов, на основе которых возникает эффективный и плодотворный синтез и только таким путем отдельное, национальное может входить во всеобщее и обогащать его. Хотя оно как бы одно на всех, но это не значит, что они всего лишь элементы множества или частные случаи закона. Всеобщее исполняется как повторение одного и того же тем или иным отдельным, исполняется по своему и это предполагает не унификацию, а наоборот спецификацию, сохранение национальных идиом. В заключение хотелось бы сформулировать рефлексивно-этический принцип, который оформился в ходе разговора о России и культурной идентичности. Он может показаться формальным, уступающим идеалам дружбы между народами, о которой мечтали раньше. Но на самом деле этот формальный принцип может и быть и есть то единственное, что может связать разных людей, живущих в разных социально-экономических условиях, воспитанных на основе определенных национально-этнических традиций. Конечно, представитель той или иной страны или культуры будет настаивать на преимуществах своих ценностей, но если мы втягиваемся в спор и вынуждены приводить аргументы в защиту своей позиции, то тем самым мы неминуемо придем к общему согласию относительно того, что каждый имеет право высказывать свою позицию и приводить для ее подтверждения рациональные аргументы. И этому принципу нет альтернативы. Конечно, дружбы на этом пути не достичь, но можно мирно сосуществовать. Даже если один народ в лице той или иной экстремистской группы предъявит предъявит другому ультиматум, то этим вызовет не менее резкий ответ. Но это все-таки будет дипломатическая дискуссия, может быть, крайняя мера еще способствующая миру, а не войне. И пока мы сопровождаем действия рассуждениями, до тех пор мы способны к тому, чтобы воспринимать формальные правила, свободы и признания прав другого как условия переговоров и как этические нормы, регулирующие деятельность.

ИГНАТЬЕВА И. ЦЕННОСТНЫЕ ИМПЕРАТИВЫ ТЕХНИКИ // Межрегиональная научная конференция «Бренное и вечное:М-43 Ценности и отчуждение в культурно-цивилизационных процессах» 14-16 октября 1999 года: Тезисы докладов и выступлений. Вып. 2.4.1. / Ред.кол.: В.П.Большаков, Г.П. Выжлецов, И.Ф.Игнатьева; НовГУ им. Ярослава Мудрого. - Великий Новгород, 1999.С. 10-12.